Кто не работает, тот понарошку. А кто работает понарошку, тот все равно понарошку.
— Ой бяда, бяда. Разорение. Запасы не меряны. Убытки не считаны. Разоримся по миру пойдем.
— Это что, сказка такая?
— Это жизня такая.
Кто не работает, тот понарошку. А кто работает понарошку, тот все равно понарошку.
— Ой бяда, бяда. Разорение. Запасы не меряны. Убытки не считаны. Разоримся по миру пойдем.
— Это что, сказка такая?
— Это жизня такая.
— Ой, тошно мне. Хооочется чегой-то... сам не знаю чегооо.
— Ремняу-мяу?
— Половички что ли снежком почистить?
— Работать буду по совести. За хозяйство не бойся. Конюшня есть?
— Нет.
— Это жаль. Родители есть?
— Есть.
— Присмотрю за ними.
— Хорошая горница. Твоя что ли? [в комнате Наташи]
— Угощайся! Видишь какие цветочки? [показывает на торт]
— Это я не ем, я не козёл.
— Теплее. Ещё теплее. Обожжёшься, сгоришь!
— Это ты сгоришь! Надо же, в духовку забрался! Горе ты моё!
— Пусти меня! Я здесь жить буду. Такое место хорошее, тёпленькое!
— Не для тебя это место, а вот для чего! [ставит утку в духовку]
— Ну чего, чего ты смеёшься? [Кузя вымазался в краске]
— Ты зелёный, как лягушка! [Наташа смеётся]
— Спасибо этому дому, пойду к другому!
— Вас Кузьмой зовут?
— Кузькой, можно Кузенькой. Я маленький ещё, семь веков всего, восьмой пошёл.
— Семь лет? Как мне?
— Ну, это у вас годами считают, а у нас веками. В каждом веке — сто лет.
— Вы пещерный человек?
— Вот тетёха, недотёпа непонятливая. Я не пещерный, я — домовой!
— Домовой?
— Да. Только теперь я бездомный домовой… Ох, беда-беда, огорчение. Ну негде голову преклонить!
— Не расстраивайся, Кузенька! Живи у нас!