Николай Эрдман. Самоубийца

— А зачем же вы с вашей мамочкой мне больше, чем всем, накладываете? Это вы незадаром накладываете, это вы с психологией мне накладываете, это вы подчеркнуть перед всеми желаете, что вот, мол, Семен Семенович нигде у нас не работает, а мы ему больше, чем всем, накладываем. Это я понял, зачем вы накладываете, это вы в унизительном смысле накладываете, это вы...

— Погоди, Сеня.

— Нет уж, ты погоди. А когда я с тобой на супружеском ложе голодаю всю ночь безо всяких свидетелей, тет-а-тет под одним одеялом, ты на мне колбасу начинаешь выгадывать.

0.00

Другие цитаты по теме

— Гражданин Подсе­кальников. Жизнь прекрасна.

— Я об этом в «Известиях» даже читал, но я думаю – будет опровержение.

— Господи, если ты существуешь на самом деле, ниспошли ему звук.

В этот самый момент комнату оглашает совершенно невероятный рев трубы.

— Я тебе говорила, что существует. Вот пожалуйста, факт налицо.

Ты это что же, Мария, думаешь: если я человек без жалованья, то меня уже можно на всякий манер регулировать?

— Завтра в десять часов начинаются проводы, ну а ровно в двенадцать вы тронетесь в путь.

— В путь? Куда?

— Затрудняюсь сказать. В никуда… в неизвестное… Будем ждать…

— Я дороги не знаю, дорогие товарищи.

Но припомните, как это раньше делалось. Раньше люди имели идею и хотели за нее умирать. В настоящее время люди, которые хотят умирать, не имеют идеи, а люди, которые имеют идею, не хотят умирать. С этим надо бороться. Теперь больше, чем когда бы то ни было, нам нужны идеологические покойники.

— Вы мне очень необходимы, товарищ Калабушкин.

— (за дверью). Как необходим?

— Как мужчина.

— (за дверью). Что вы, что вы, Мария Лукьяновна. Тише.

— Вам, конечно, товарищ Калабушкин, не до этого, но подумайте только, товарищ Калабушкин, я одна, совершенно одна. Что ж мне делать, товарищ Кала­бушкин?

— (за дверью). Вы холодной водой об­тирайтесь, Мария Лукьяновна.

— Мы сейчас провожаем Семена Семеновича, если можно так выразиться, в лучший мир. В мир, откуда не возвращаются.

— За границу, наверно?

— Нет, подальше.

Так, Семен, фокусы в цирке показывать можно, но жить так нельзя.

— Вы это зачем же, молодой человек, такую порнографию делаете? Там женщина голову или даже еще чего хуже моет, а вы на нее в щель смотрите.

— Я на нее, Серафима Ильинична, с марксистской точки зрения смотрел, а в этой точке никакой порнографии быть не может.

— Что ж, по-вашему, с этой точки по-другому видать, что ли?

— Не только что по-другому, а вовсе наоборот. Я на себе сколько раз проверял. Идешь это, знаете, по бульвару, и идет вам навстречу дамочка. Ну, конечно, у дамочки всякие формы и всякие линии. И такая исходит от нее нестерпимая для глаз красота, что только зажмуришься и задышишь. Но сейчас же себя оборвешь и подумаешь: а взгляну-ка я на нее, Серафима Ильинична, с марксистской точки зрения – и… взглянешь. И что же вы думаете, Серафима Ильинична? Все с нее как рукой снимает, такая из женщины получается гадость, я вам передать не могу. Я на свете теперь ничему не завидую. Я на все с этой точки могу посмотреть. Вот хотите сейчас, Серафима Ильинична, я на вас посмотрю?

— Боже вас упаси.

— Все равно посмотрю.

— Караул!