Джон Леннон

Другие цитаты по теме

Рок-н-ролл вечен, потому что он прост, в нем нет ничего лишнего. Его ритм проникает сквозь все преграды. Я читал книгу Элриджа Кливера — он пишет о том, как негры помогли своей музыкой белому человеку обрести себя, осознать свое тело. Их музыка проникла в нас навсегда. Уже в пятнадцать лет для меня ничего, кроме рок-н-ролла, в этой жизни уже не существовало. Сила его в каком-то особенном реализме. Поразительная естественность рока поражает уже при самом первом знакомстве с ним. Одним словом, это истинное искусство.

Конечно, рок-н-ролл уже не повернет мою жизнь вспять. Но такие вещи, как «Tutti Frutti» и «Long Tall Sally» по сей день представляются мне разновидностью авангарда. Сегодня под этим термином разумеют нечто иное. Недавно в Гринвич-виллидж повстречал одного знакомого Йоко, который об одной-единственной ноте рассуждал так, будто сам открыл ее только что. Но никакой авангардист не сумеет доказать мне, что создаваемое им — действительно музыка. Рок-н-ролл — единственный вид музыкального искусства, имеющий сегодня право на существование. И значения своего он не утратит никогда.

«Give Peace A Chance». По-моему, великолепная песня. Написана, правда, всего лишь по случаю — Дня Моратория. Сам я в Вашингтоне тогда не был, но слышал, как ее пела многотысячная толпа демонстрантов. Для меня это был незабываемый, великий момент: все ожило, наполнилось смыслом. Я ведь довольно-таки агрессивен, хотя при этом застенчив. С каждой своей новой песней связываю большие надежды, а потом вдруг наступает момент, когда начинает казаться, что во всем этом нет никакого смысла. Все равно ничего не изменится. В конце концов, к чему сегодня можно стремиться? Превзойти Бетховена, Шекспира? Долго мучался сомнениями, а потом решил: нужно создать такую вещь, которая сменила бы «We Shall Overcome» на боевом посту. Почему, действительно, никто сегодня не пишет песен, предназначенных для того, чтобы их пели люди? Услышать «Give Peace A Chance» в качестве массового гимна было для меня огромным счастьем.

Музыка принадлежит всем. Только фирмы звукозаписи ещё верят, что ещё владельцы — они.

Между жизнью и смертью — я выбираю гитару.

Я обвиняю общество потребления в том, что оно сделало меня таким, какой я есть: ненасытным. Я обвиняю моих родителей в том, что они сделали меня таким, какой я есть: бесхребетным.

Я часто обвиняю других, чтобы не обвинять себя самого.

Все это — мои личные переживания, но они объеденные крайне претенциозной идеей записи... она должна была... и стала чем-то вроде устаревшего концептуального альбома времён 70-х. В нём нашли отражение записи очень на меня повлиявшие — Low Дэвида Боуи и даже The Wall, я уверен, что позаимствовал кое-что у Pink Floyd. По правде говоря я точно это знаю... Пусть эти записи сейчас и могут показаться кому-то устаревшими, меня они восхищают гораздо больше, чем что-нибудь вроде: «Вот мой видеоклип, вот моя танцевальная песня, вот моя пауэр-баллада». Вся эта доступность. В моём случае это просто — я, скучающий, пытающийся что-то придумать, установить рамки, в которых мне хотелось-бы работать, короче сконцентрироваться.

Мне часто задавали этот вопрос, каким я хочу, чтобы меня запомнили после смерти. И я всегда отвечал, что хочу, чтобы меня просто помнили. Если мне удалось что-то сделать для музыки, хоть в какой-то степени оставить в ней след, и если при этом мои песни хоть кому-то приносили радость, мне этого достаточно, чтобы умереть счастливым.

Я нашла доброе дело. Страшно доброе. Настолько страшно, что иду на него одна.