Каждому мужику нужна женщина в доме.
— Если не одному, так другому.
Каждому мужику нужна женщина в доме.
— Если не одному, так другому.
Когда в новый дом привезли эти коробки, снаружи они были без вмятин. Потом мы их открыли… Никогда не забуду, как ты рыдала. Внутри вместо фарфора и хрусталя оказались осколки. Так и мы с мужем, как те коробки: внутри всё поколото, хотя снаружи всё точно так же.
Что я делаю в этом доме, если здесь уже есть хозяйка? Она не подозревает, что я всю жизнь искала её Рикардо; его черничные глаза, улыбку школьника, наказанного за проделки. Даже родинка на его правой щеке — зеркальное отражение той, что у меня на левой…
Мне с ним скучно. Иногда просто хочется оттолкнуть его как можно дальше. Я отталкиваю его словами.
Мы обедали за одним столом, спали на одной кровати, но каждый уже вращался вокруг своего Солнца.
— Живёшь или не живёшь у себя дома?
Я разглядывала изумрудные вены на её запястьях.
— Кажется, не живу.
— Тогда и не надо там оставаться.
Я был сиротой, потому мне ничего не оставалось, как отправить себя в дороги. Только с них меня и не гнали.
Рамон остался. Длинная на часах бежала, толстая ползла за ней, а чиновники хлопали папками: не знали, как выманить упрямого старика. Однажды утром мы увидели с высоты, как наш Сан-Луис становится дном. Поднималась вода. «Что с Рамоном?» — спрашивали мы у трусливого народца в галстуках и пиджаках. Те отмахивались: «Да помер он. Живите спокойно уже». Но спокойно нам не жилось: на затопленной церкви всё так же звонили колокола. Только теперь не к службе, а по ночам.
Раз или два в году, чаще всего весной, случаются дни, когда каждый делает ровно то, чего делать не должен.
Говорят, духи тех, кто умер не своей смертью, вызвать просто: они всегда рядом с живыми.