Нестерпимо наблюдать за игрой в шахматы, когда запрещают подсказывать.
Лучшее средство от ненависти – закопать её поглубже. В земле сухая вражда пропитается многолетней прелью, размякнет, разъяснит себя, перестанет быть жёстким проволочным комком, в котором нет ни конца, ни начала.
У него синели кончики пальцев и губы, то и дело темнело в глазах, а кожа стала сухой и блестящей, но она как будто не замечала этого, в ней была, как говорил один писатель, «завороженность сердца», позволявшая ей занимать себя только приятными глазу предметами и неутомительными для души делами.
Она знала, что держит «Клёны» в своём маленьком кулачке, и что, если она разожмёт его, всё рухнет, поедет, поползёт, обернётся бесстыдной изнанкой театрального задника — так перепуганный пассажир держит кулак крепко сжатым, когда самолёт попадает в тучи и начинает неловко переваливаться с боку на бок. Пассажир-то знает, что только его желание приземлиться, остаться живым, увидеть черепичные крыши города и серую посадочную полосу аэропорта держит эту бессмысленную железную коробку в воздухе, только его жадное желание, только его.
Мёртвые не сразу погружаются во тьму, а какое-то время видят мир как будто через вуаль с мушками или прозрачный платок, потом – как через засиженное мухами стекло, а потом – тьма сгущается, обступает их со всех сторон и больше ничего не происходит, разве что кто-то, сжалившись, почитает им вслух.
У меня никогда нет денег, удивительное дело. Стоит им появиться, как непременно что-нибудь прохудится.
... ибо сказано было о злопамятных: они делают сердце своё подобно печи, пекарь их спит всю ночь, а утром она горит, как пылающий огонь...
Может быть, ты знаешь, сколько времени живёт комар, до какой глубины море освещается солнцем и какова душа устрицы, но тебе далеко до описанного Аукианом пожилого раба, видящего всё насквозь.
Он ясен был лицом и величав,
Спокойством черт приветливых и чистых,
Но остальной змеиный был состав.
Он так погружён в себя, в свою бесцветную виноватую осень, что самое время стукнуть его надутым бычьим пузырём по голове, как это делали с древними мыслителями их слуги.
Когда писатель Джеймс Джойс умер, его книга осталась недописанной. Его друг аккуратно собрал две недостающие главы из магнитофонных записей и обрывков разговоров, и книгу всё равно издали. Я бы хотела иметь такого друга. Друга, который сосёт большой палец, подобно одному герою из ирландс ких мифов, чтобы обрести дар предвидения, но если ты почувствовал, что тебе не хватает дара, он кладёт тебе свой палец в рот.
Cлайд с цитатой