Estan descalzos
Van caminando hacia lo incierto
Por el camino de su triste realidad
Si yo pudiera darles
Mas que una moneda.
Pero no alcanza
Con un pedazo de pan.
Y van perdiendo, van sufriendo, estan creciendo
En cunas de carton y soledad.
Estan descalzos
Van caminando hacia lo incierto
Por el camino de su triste realidad
Si yo pudiera darles
Mas que una moneda.
Pero no alcanza
Con un pedazo de pan.
Y van perdiendo, van sufriendo, estan creciendo
En cunas de carton y soledad.
Некоторые дети, которым родители не уделяют достаточно внимания, начинают коллекционировать, чтобы восстановить душевный покой. Покинутость – как военные времена: боишься, что чего-то не хватит, и начинаешь копить.
Тогда жался Велик к себе, не к кому больше было. Кутался в своё одиночество, как кутался бы в мамино тепло, если бы была у него мама. Одиночество это было ему велико, недетского размера, большое, просторное, тяжёлое; как на взрослого, словно с чужого плеча на вырост ему отдано. У кого были родители алкоголики, тот поймёт, каково ему приходилось, какой он чувствовал грозный простор, какую свободу ужасную, непереносимую для неумелой детской души, ещё не обособившейся. Не научившейся рыскать на холоде и скакать по головам, улавливать, хватать ближних своих и, усевшись им на шею, примостившись у них в мозгу, высасывать из них все соки, отжимать тепло, выгрызать радость. Существо его ещё не выпало в осадок, не окаменело в форме какого-нибудь дундука или ***а, а должно было быть ещё рассеянным, ясным, прозрачным, растворённым, как свет и любовь, в крови и воле кого-то старшего.
Ну, прожил я жизнь одиноко... Ну, не молод уже... Ну, ушла от меня та, которую любил больше всего на свете... Ну, не нахожу по ночам места на койке... Ну, схожу с ума, что у меня нет детей... Ну, несу всякий бред, будто у меня сто жен и двести детей... Ну, вскакиваю по утрам к почтовому ящику в надежде найти там хоть какое-нибудь письмецо... Ну, вспоминаю снова и снова ту единственную, которая вот уже двадцать лет принадлежит другому... Ну, не могу забыть ее... Ну и что?
Мы были с ней одинаковыми — брошенные сироты, которые не чаяли дождаться, когда кончится детство, и упорно бодали головой пустоту. Единственная разница была в том, что я теперь об этом ЗНАЛА. Я утратила благодать детского неведения.
Смерть ребёнка — это что-то немыслимое, но ещё более немыслимо, чтобы ребёнок умирал в одиночестве.
Children waiting for the day
They feel good
Happy birthday, happy birthday
And I feel the way
that every child should
Sit and listen, sit and listen
Went to school and I was very nervous
No one knew me, no one knew me
Hello teacher tell me what’s my lesson
Look right through me, look right through me...
О нет, любимая, — будь нежной, нежной, нежной!
Порыв горячечный смири и успокой.
Ведь и на ложе ласк любовница порой
Должна быть как сестра — отрадно-безмятежной.
Мои личные дела оставались все так же плохи и беспросветны, что и раньше.
Можно сказать, они были такими с дня рождения. С одной лишь разницей — теперь я мог время от времени выпивать, хотя и не столько, сколько хотелось бы.
Выпивка помогала мне хотя бы на время избавиться от чувства вечной растерянности и абсолютной ненужности.
Все, к чему бы я ни прикасался, казалось мне пошлым и пустым.
В постели лежа, глядя в темноту,
Быть откровенным легче с тем, кто рядом,
Тут можно говорить начистоту.
Но мы молчим все дольше, все труднее…
Там, в небе, ветер строит на лету
И рушит облачные мавзолеи,
Не успокаиваясь ни на миг.
А мы лежим немея — не умея
Покинуть одиночества тупик,
Найти в душе, пока мы ещё мы живы,
Слова, что милосердны и не лживы, -
Или почти добры, почти правдивы.