Слез нет. Плакать бессмысленно, как пытаться излить цистерну горя через капельницу.
Если на дне капля воды,
В ней шумит море.
Знаю слеза, даже одна
Принесёт горе.
Слез нет. Плакать бессмысленно, как пытаться излить цистерну горя через капельницу.
Как получилось, что несколько сантиметров, их разделяющих, превратились в такую пропасть?
Мне хотелось захныкать. Не заплакать, а именно захныкать, словно маленькому ребёнку. Плачут от горя, а хнычут — от беспомощности.
Опыт научил тебя, что единственное несчастье, горшее, чем насильственная смерть близкого человека, — это пропажа близкого человека, пропажа без вести, с концами. Это пытка неопределённостью, когда сердце подпрыгивает на каждый стук в дверь, на каждый телефонный звонок. Несчастных выдаёт отчаяние в глазах, привычка в любой толпе поспешно и жадно прощупывать лица. Можно уговорить себя, что смерть близкого человека была неизбежна; много труднее подавить крик упорствующей души. Он жив, кричит душа; но вернётся ли он?
Так бедная страдалица старалась утешить других и саму себя. Она достигла желанного умиротворения. А я, истинный убийца, носил в груди неумирающего червя, и не было для меня ни надежды, ни утешения. Элизабет тоже горевала и плакала; но и это были невинные слезы, горе, подобное тучке на светлом лике луны, которая затмевает его, но не пятнает. У меня же отчаяние проникло в самую глубину души; во мне горел адский пламень, который ничто не могло загасить.
Слишком хлопотно было объяснять ей, что сейчас она находится в той части Шотландии, где делиться своими мечтами — это как делить один шприц на двоих: иногда вроде как можно, но в итоге себе дороже.
Конечно, можно пойти по легкой дорожке и залиться синькой или жахнуться герычем, как многие вокруг. Они уже давно сдались, лузеры несчастные. Потеряешь гордость, веру в себя — считай, пропал.