Василий Васильевич Розанов. Апокалипсис нашего времени

Самоощущение каждого человека показывает, что «он» не был мессией. Какой человек без печали?

Что же вы говорите, что «ляжет овца возле тигра», когда всё «христианское человечество», — и только одно «христианское», калечит друг друга, полное безумий и неслыханных яростей?

Порох. Пушки. Мелинит. Слишком явны признаки Антихриста. А знаков Христа — ни одного. Ни одного. Уныние. Страх. Страх всего доброго, кроткого. Лукавство и «мерзость запустения на месте святом». Какое святое место не оскорблено? Где святыни? Где святые? Где праведники? Они «умерли»... Ах, всё «святое умерло», и Вселенная обратилась в живодерню.

0.00

Другие цитаты по теме

Это до того ужасно и «как-то фальшиво» — что «религия любви» вдруг оказалась совершенно без любви. Утратились естественнейшие связи, всегдашние, всемирные. «Царь не хочет управлять», «богатый не хочет быть богатым» и «знатный хотел бы быть незнатным». Но разве... не Он сказал?

— Блаженны нищие...

Так что же Он сказал?

Разрушение мира. А мы думали: «воскресение», «спасение»... И вот «мир разрушается».

Христос, не отменяя вещей мира, состояния их и бытия, снял таинственным образом и через магию обаятельных слов — прекрасные покровы с них. Брака он не отменил как «данного Богом ещё в раю» и по совершенно точному заповеданию Божию, коему противиться значило бы возмутиться и отложиться, восстать на Бога: но он его лишь дозволил, пассивно, а не активно, и исключив из него влюбление, любование, нежность и грацию. «Любит или не любит муж жену» и «любит или не любит жена мужа» — «живите». Это «состояние», а не радость, поставленные или, вернее, оставленные столпы мира, которые «сами собою» распадаются и сгниют как ничем не связанные. Странно, страшно... «Не любите мира, ни того, что в мире»... Всё это «похоть житейская»... Та милая похоть, человеческая и земная, ради которой и живет человек, и радуется.

Сначала и долго кажется, что «Христос» и «революция» исключены друг от друга. Целую вечность — кажется. Пока открываешь, и уже окончательно «вечно», что революция исходит от одного Христа. Он уничтожил контрафорсы в системе миродержавств мира... Всё «одна любовь», которая «побеждает всякий гнев». Гневного, яростного начала — нет. «Все волосы легли под одну гребенку»... «Волос к волосу лежит». Нет «ералаша». Между тем должен быть «ералаш». Нет устойчивости мира. Представьте мировую систему без противоборства центростремительной и центробежной сил: все планеты бы упали на солнце и сгорели, а не упали бы, то разнеслись во все стороны. Но «тихая любовь Христа» всё победила.

Да и ясно: «Ныне я победил мир», — сказал Христос в прощальной беседе со своими учениками, перед распятием. Именно — распятием — то, примером его, Он и надеялся уже окончательно «победить мир». Но «мир» выскочил в историю, постоянно калеча и искажая христианство. Вся «история» «есть перекалеченное христианство», как христианство есть попытка убить историю. Суть истории есть negatio, отрицание христианства. Всякий смысл, всякая поэзия, всякая философия была «отрицанием Христа». «Кто философствует — несть Меня достоин»: это — как и о браке, и о детях. «Не худые дети — худы», но «нужно, чтобы было скопчество». И в сущности — это началось с Вифлеема. «Бессемейное зачатие». Вот где тайна, узел и Голгофы. В сущности, Вифлеем виден из Голгофы, как Голгофа родилась из Вифлеема. Оба конца соединены и гармоничны. Смерть — бессеменность. Бессеменность, проколебавшись чем-то призрачно «33 года», — должна была как-то испариться, рассеяться.

Чтобы быть «без греха» — Христу и надо было удалиться от мира... Оставить мир... То есть обессилить мир. «Силушка» — она грешна. Без «силушки» — что поделаешь? И надо было выбирать или «дело», или — безгрешность. Христос выбрал безгрешность. В том и смысл искушения в пустыне. «И дам тебе все царства мира». Он не взял. Но тогда как же он «спас мир»? Неделанием. «Уходите и вы в пустыню». Не нужно царств... Не нужно мира. Не нужно вообще «ничего»... Нигилизм. Ах, так вот где корень его. «Мир без начинки»... Пирог без начинки. «Вкусно ли?» Но действительно: Христом вывалена вся начинка из пирога, и то называется «христианством».

Мы поклонились религии несчастья.

Дивно ли, что мы так несчастны.

«Без грешного человек не проживёт, а без святого — слишком проживёт». Это-то и составляет самую, самую главную часть акосмичности христианства. Не только: «читаю ли я Евангелие с начала к концу, или от конца к началу», я совершенно ничего не понимаю: как мир устроен? и — почему? Так что Иисус Христос уж никак не научил нас мирозданию; но и сверх этого и главным образом: — «дела плоти» он объявил грешными, а «дела духа» праведными. Я же думаю, что «дела плоти» суть главное, а «дела духа» — так, одни разговоры. «Дела плоти» и суть космогония, а «дела духа» приблизительно выдумка. И Христос, занявшись «делами духа», — занялся чем-то в мире побочным, второстепенным, дробным, частным. Он взял себе «обстоятельства образа действия», а не самый «образ действия», — то есть взял он не сказуемое того предложения, которое составляет всемирную историю и человеческую жизнь, а — только одни обстоятельственные, теневые, штриховые слова. «Сказуемое» — это еда, питье, совокупление. О всем этом Иисус сказал, что «грешно», и — что «дела плоти соблазняют вас». Но если бы «не соблазняли» — человек и человечество умерли бы. А как «слава Богу — соблазняют», то — тоже «слава Богу» — человечество продолжает жить.

«Смерть, где твое жало? Ад, где твоя победа?»

— Слова, слова, слова...

Лет восемь назад я прочел, как в Царском Селе умирала от чахотки молодая девушка. Умирала и умерла. Мать, не в силах вынести горя, поднялась на колокольню ближней церкви, сбросилась с неё и разбилась до смерти. Вот она знала, где «жало смерти».

И сказавший так Апостол, значит, не видал людей или, как бы и видя, — не видел. Зрение открывается только любви. И сказавший слова эти Апостол — не любил людей.

Я весь ласков к миру, но и весь порочен. (Вот я в ночи. Не спал; думал о своём одном пороке.) Но я ласков к миру оттого, что я ни от чего не удерживаюсь. То есть, в сущности, от того, что порочен. Что же: сказать ли, что нежность происходит из порока? А из добродетели происходит жестокость, сухость и злоба. Как странно. А похоже, что так.

Так вот в чём дело. Он соблазнил нас добродетелью. Мир стал добродетелен. И очень несчастен. От несчастья родилась злоба. Мир стал злобен. Помертвел от злобы. Но зато очень гордится добродетелью.

«... и надели белые одежды и стали ходить на воды жизни».

Вопреки «религии бедных», в ней обделены именно «бедные»; а Христос, сказавший: «Приидите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Аз успокою вас», — на самом деле, когда они «подошли» — не подал им ничего, кроме камня. Кроме своих «притчей», вот видите ли... И кроме позументов; золота, нашивок митр пап, патриархов, митрополитов, архиереев, иереев... Обман народов, обман самой цивилизации тем, кто её же, эту новую европейскую цивилизацию и основал, так явен, так очевиден стал во всем XIX веке, что у Достоевского же вылилась другая содрогающая формула. Формулы этой нет у Маркса. И — оттого, что Маркс — узок, а Достоевский — бесконечен. Маркс дал только формулу борьбы, а не формулу победы. Он дал «сегодня» революции, а не «завтра» уже победной революции, которая овладела городом, царствами, землею. Он дал формулу «приступа», — «пролетарии всех стран — соединяйтесь», — «штурмующие колонны буржуазии — единитесь всемирно»... Но что же дальше? За штурмом? Победно знамена шумят…

Возьмем же «око за око» и «подставь ланиту ударившему тебя». «Око за око» есть основание онтологической справедливости наказания. Без «око за око» — быстъ преступление и несть наказания. А «наказание» даже в упреке совести (и в нем сильнее, чем в физике) — оно есть и оно онтологично миру, то есть однопространственно и одновременно миру, в душе его лежит. И оттого, что оно так положено в мире; положено Отцом небесным, — Христова «ланита», в противоположность Отцовскому (как и везде) милосердию, — довела человечество до мук отчаяния, до мыслей о самоубийстве, или — до бесконечности обезобразила и охаотила мир. Как и везде в Евангелии, при «пустяках» ланиты, делая пустое облегчение человеку, — Христос на самом деле невыносимо отяготил человеческую жизнь, усеял её «терниями и волчцами» колючек, чего-то рыхлого, чего — то несбыточного. На самом деле, «справедливость» и «наказание» есть то «обыкновенное» и то «нормальное» земного бытия человеческого, без чего это бытие потеряло бы уравновешенность. Это есть то ясное, простое и вечное, что именно характеризует «полноту» отца и его вечную основательность, — кончающую короткое коротким, — на место чего стали слезы, истерика и сантиментальность.