Она говорила гадости и цинично шутила, что было у нее всегда первым признаком зарождения настоящего чувства.
Первый поцелуй — это как тост за знакомство. Так же многообещающе по форме и ничего не значащее по сути.
Она говорила гадости и цинично шутила, что было у нее всегда первым признаком зарождения настоящего чувства.
Первый поцелуй — это как тост за знакомство. Так же многообещающе по форме и ничего не значащее по сути.
Всё-таки странно, что Машки нет. Ни на одном уголке земного шара Машки нет. А где же она тогда?
Когда умирает очень близкий человек, легко поверить, что его просто не существует. Потому что если бы он был, то был бы рядом. Обязательно рядом. А когда не очень близкий... просто кажется, что он куда-то уехал. На время. Может быть, даже навсегда. Машка, вернись!
Катя считала, что дети бывают хорошенькие и не очень. Не очень — это при встрече с которыми возникает чувство досадного ожидания: сейчас заплачет, или будет кричать, или шумно бегать, или приставать. А хорошенькие — это когда сразу хочется воскликнуть: «Ой, какой хорошенький!»
Я подумала, что скоро у меня от голода начнутся галлюцинации. И я, возможно, смогу предсказывать будущее.
Будущее всевозможных кондитеров мне казалось безрадостным. Человечество семимильными Шагами двигалось в сторону здорового образа жизни и поэтому не удивлюсь, если очень скоро пекари окажутся нелегалами. А французские булочные будут переведены в подвалы с фальшивой вывеской «Стриптиз-клуб».
Просто ты же представляешь, что он с ней сделает?
Такая дурацкая осень. Листья цвета разлуки.
И такого же цвета вино в наших бокалах. С запахом банана. Чем больше вина, тем меньше запаха.
Холодно. Никто уже не сидит на «Веранде».
Только мы. Я. Катя. Антон и Анжела. Кутаемся в пледы и дышим газом из обогревателей.
Я наблюдаю за воронами. Они кружат над нами в беспорядочном плавном движении.
Лена была звездой. И знала об этом. Если бы она об этом не знала, то и все остальные тоже бы не знали.
В паутине было что-то личное. Паутины нет ни у кого. У всех есть домработницы. Это как будто все идут строем и поют песню, и всем так здорово: и тем, кто идёт, и тем, кто смотрит. И когда ты вдруг делаешь шаг в сторону, ничего не меняется. Для них. Просто ты перестаёшь быть частью и становишься целым.
Для того, чтобы я почувствовала себя личностью, мне надо было завести паутину. Интересно, а если пустить в квартиру пару мышей, у меня начнётся мания величия?
Тревога. Без лица, без тела. Без названия. Холодная и колючая.
Она жила не в голове, не в сознании. Прямо в сердце. Оно перестало стучать. Оно трепетало.
Его надо было достать, чтобы избавиться от тревоги. И выкинуть. Подальше.
Казалось, что другого способа нет.