Они были чудовищами, но иногда даже чудовищ можно оправдать.
Глаза оставались такими же синими, какими я их запомнила — якорь, который удерживал меня на этой планете.
Они были чудовищами, но иногда даже чудовищ можно оправдать.
Глаза оставались такими же синими, какими я их запомнила — якорь, который удерживал меня на этой планете.
Он откинул облако золотых волос с моего лица и прижал к моей щеке большую ладонь, в которой спокойно поместилось бы все мое лицо, от подбородка до лба. От этого прикосновения по моей коже словно пробежал электрический заряд. Стало щекотно внизу живота.
Человеческая любовь, коварная, не признавала правил: иногда ее дарили просто так — как это произошло с Джейми; иногда на то, чтобы ее заслужить, требовалось время и тяжелый труд — например, с Йеном; а иногда ее было не добиться никакими стараниями, и такая безнадежная любовь разбивала сердце — с Джаредом.
Казалось на этой планете не существовало печали без радости, и на каждую радость приходилась уравновешивающая её печаль — словно кто-то переставлял гирьки на неведомых весах.
Я погрузилась в черноту, которая вдруг стала светлеть, изменяться. Вместо черной дыры передо мной закружился синий свет — теплая, живая, сверкающая синева... Я поплыла вперед, не испытывая страха.
Сердце дрогнуло и забилось... Мне хотелось смеяться над собой. Мой родной, любимый Джаред шел меня убивать.
На кону стояла информация, которую я обязалась хранить, каким бы невыносимым пыткам меня не подвергли. Но такой пытки я не ожидала: угрызения совести, смущение, замешательство, любовь к моей человеческой семье. Как больно!..
Мне хотелось плакать, скулить от беспомощности. Но так поступали люди. Поэтому я сомкнула губы и уселась на корточки в углу, не выпуская боль наружу.