... я соловей, отдавший всё и от этого погибший.
Музыкальный инструмент не должен фальшивить. Настоящий грех вовсе не тот, о котором нам твердили в детстве, настоящий — не стремиться к абсолютной гармонии. Гармония сильнее всех наших насущных правд и полуправд.
Покинутый чувствует только свою боль и только о ней и думает. Никто не спрашивает себя, каково приходится покинувшему. Мучается ли он своим выбором, страдает ли оттого, что побоялся общественного осуждения и остался с семьею, своими руками вырвав у себя сердце? Каждую ночь он ворочается без сна, не находя себе места и успокоения. То ему кажется, что он совершил ошибку, то чувствует, что был прав, оберегая семью и детей. Время ему не помощник, оно не лечит его ран — чем сильней отдаляется от него день, когда он принял роковое решение, тем яснее, светлее и безгрешнее становятся его воспоминания об утраченном рае, тем скорее они превращаются в тоску. И сам он себе не помощник. Он отдалился от всех, в будние дни делает вид, что занят, а по выходным ходит на Марсово поле играть с друзьями в шары, покуда его сын кушает мороженое, а жена с потерянным видом глазеет на туалеты проходящих мимо дам. Нет на свете такого ветра, чтобы развернул лодку его жизни, он обречён на стоячие воды тихой гавани. Да, страдают все — те, кто уходит, и те, кто остаётся, их семьи, их дети. И никто не властен изменить это.
Я безнаказанно попирала закон — закон, по которому этот мир принадлежит мужчинам, — я осмеливалась быть в этом мире свободной и независимой женщиной. Я осуждена за шпионаж, хотя доставались мне только обрывки сплетен из великосветских салонов.
Что это за рай, где никогда не происходит ровным счетом ничего, заслуживающего внимания? Я искала не счастья, а того, что французы называют «la vrai vie» — полной жизни. С её невыразимой красотой и мгновениями чёрного отчаянья, с её верностью и предательством, с её страхами и ощущением мира и безопасности.
Воспоминания приводят с собою демона по имени Уныние, и от этого кровожадного чудовища нет спасенья.
Мне никак не удавалось заплакать. Камни шлепались в воду, быть может, на дне они сложатся и воссоздадут Маргарету Зелле. Но я не хотела снова стать ею, той женщиной, которая заглянула в глаза жены Андреаса и ясно там прочитала, что наша судьба расписана наперед до мельчайших подробностей: нам надлежит родиться, выучиться, найти себе мужа, связать с ним жизнь — пусть даже он будет худшим человеком на земле, лишь бы окружающие не решили, что нас никто не хочет, что мы никому не нужны, — родить ему детей, состариться и провести остаток дней на стульчике у дома, глазея на прохожих, притворяясь, будто мы всё в этой жизни поняли и знаем, и не умея заставить замолчать сердце, которое твердит: «Ты могла бы хотя бы попытаться жить иначе».
Я думала, что, заговорив о своих обидах, я только растравлю их ещё сильней, но происходило обратное — омытые слезами язвы тотчас же затягивались. Я то и дело бессильно колотила кулаками по гальке, руки были уже ссажены до крови, но я не чувствовала боли, потому что в этот момент я исцелялась. Я поняла, почему католики ходят к исповеди, зная, что священники такие же грешники, как они сами, если не хуже. Неважно, кто примет твою исповедь, важно открыть свою душу, чтобы солнечный свет и жар очистил её, а дождевые воды — омыли.
... чудак – это тот, кто ищет утраченную юность между ног у женщины на десять лет моложе себя.
Мне выпал единственный шанс изменить свою жалкую жизнь, другого такого случая не будет. До сих пор за все, что я когда-либо просила, мне приходилось расплачиваться своим телом. Я почти привыкла к этому, но привыкнуть не означает полюбить.
Отличный способ никогда не заблудиться — не задумываться о том, куда тебя несет жизнь.
Cлайд с цитатой