Кидзуки по-прежнему семнадцать. Наоко по-прежнему двадцать один. Навсегда.
Смерть человека оставляет после себя маленькие удивительные воспоминания.
Кидзуки по-прежнему семнадцать. Наоко по-прежнему двадцать один. Навсегда.
В том странном месте я жил вместе с мертвецами. Там жила Наоко, и мы даже могли с ней говорить и обниматься. В том месте смерть была лишь одной из множества вещей, составляющих жизнь. Наоко продалжала жить там умершей. И говорила мне: " Все в порядке, Ватанабе, это просто смерть. Не обращай внимания."
Иду вдоль побережья, оно кажется нескончаемым. Оно останется после меня. Я уйду, а оно не исчезнет. Возможно, оно вечное. Океан останется, а я умру. Может быть, когда-то он высохнет. Но я этого не увижу. Говорят, что через миллионы лет взорвется солнце. Как ни странно, но этого я тоже не увижу. Как много вещей и событий произойдут после моей смерти! И они не будут иметь ко мне никакого отношения.
Просто мне грустно. Очень грустно. И перед тобой неудобно. Я лишь требую от тебя и ничего не даю взамен. Говорю что в голову взбредет, вызываю, таскаю за собой. Но ты — единственный, с кем я могу себе такое позволить.
... становится жутко при мысли о том, что останется от меня, когда придется встретить смерть.
Три недели после похорон матери отец непрерывно спал. Иногда, как бы вспоминая, пошатываясь, вставал с постели, и молча пил воду. Что-нибудь для обозначения съедал. Как лунатик или призрак. Но потом натягивал на себя одеяло и продолжал спать. Плотно задвинув ставни, он как заколдованная спящая царевна продолжал спать в
темной комнате с застоявшимся воздухом. И не шевелился. Почти не ворочался во сне и не менял выражение лица. Я начал беспокоиться: часто подходил к отцу, чтобы проверить, не умер ли он. Склонившись над изголовьем, я всматривался, словно впивался в его лицо. Но он не умирал. Он просто спал, как зарытый глубоко в землю камень.
— Я могу сказать только одно, — подняв голову, едва улыбнулся своей мягкой стильной улыбкой Кейси, — умри я сейчас здесь, и никто в мире не уснет из-за меня так крепко.
Мы не виделись на занятиях, она не отвечала на мои звонки. Каждый раз, возвращаясь в общежитие, я проверял, нет ли каких-нибудь сообщений. Но никто не звонил.
В комнате с задёрнутыми шторами я ненавидел весну. Я ненавидел всё, что принесла мне весна, ненавидел тупую боль, которую она вызвала в моём теле. Я никогда и ничего так сильно не мог ненавидеть.
Я тоже посмотрел ей в глаза, но ее глаза ничего не говорили. Глаза были такие ясные, что в них, казалось, вот-вот отразится какой-то потусторонний мир, но сколько я ни глядел, разглядеть в них ничего не удавалось. Наши лица разделяло не более тридцати сантиметров, но она казалась удаленной на несколько световых лет.
Хочу, чтобы ты меня непременно помнил. Сможешь помнить всегда-всегда, что я существовала и вот так с тобой рядом была?