Люди – это кусачие звери, наперегонки бегущие к водопою. Некоторые оказываются проворнее других, вот и все.
Тимофеевна мало интересовалась земным, читала «Добротолюбие» и стучала головой в пол, замаливая юность. Эх, знали бы бесстрашные молодые оторвы, ужасающие своими подвигами сеть, что активизм во все эпохи разный, а вот старость, иконы и коты – одинаковые во все времена…
Когда я писала прошлый абзац, все было хорошо. То есть все вообще. Но именно здесь, учит китайская натурфилософия, и появляется первая трещина на месте будущей пропасти.
– Тогда задам для начала один общий вопрос. Как ты полагаешь, Мара, чье-то мнение о том или ином предмете связано с образом жизни этого человека, с его самочувствием и здоровьем, психическим состоянием и так далее?
– Ну да, – сказала Мара. – Естественно. А что в этом такого фаллического?
– А вот что. Критик, по должности читающий все выходящие книги, подобен вокзальной минетчице, которая ежедневно принимает в свою голову много разных граждан – но не по сердечной склонности, а по работе. Ее мнение о любом из них, даже вполне искреннее, будет искажено соленым жизненным опытом, перманентной белковой интоксикацией, постоянной вокзальной необходимостью ссать по ветру с другими минетчицами и, самое главное, подспудной обидой на то, что фиксировать ежедневный проглот приходится за совсем смешные по нынешнему времени деньги.
– Ну допустим.
– Даже если не считать эту гражданку сознательно злонамеренной, – продолжал я, – хотя замечу в скобках, что у некоторых клиентов она уже много лет отсасывает насильно и каждый раз многословно жалуется на весь вокзал, что чуть не подавилась… так вот, даже если не считать ее сознательно злонамеренной, становится понятно, что некоторые свойства рецензируемых объектов легко могут от нее ускользнуть. Просто в силу психических перемен, вызванных таким образом жизни. Тем не менее после каждой вахты она исправно залазит на шпиль вокзала и кричит в мегафон: «Вон тот, с клетчатым чемоданом! Не почувствовала тепла! И не поняла, где болевые точки. А этот, в велюровой шляпе, ты когда мылся-то последний раз?»
– Фу, – сказала Мара. – Прямо скетч из жизни свинюков.
– А город вокруг шумит и цветет, – продолжал я, – люди заняты своим, и на крики вокзальной минетчицы никто не оборачивается. Внизу они и не слышны. Но обязательно найдется сердечный друг, куратор искусств, который сначала все за ней запишет на бумажку, а потом подробно перескажет при личной встрече…
– Стоп, – сказала Мара. – Я поняла, куда ты клонишь. Маяковский, стихотворение «Гимн критику». Поэт высказал примерно то же самое, только без орально-фаллической фиксации. Но критика всегда была, есть и будет, Порфирий. Так устроен мир.
– Насчет «была» согласен. А насчет «есть и будет» – уже нет. Я не знаю, киса, в курсе ты или нет, но никаких литературных критиков в наше время не осталось. Есть блогеры.
Есть же такие бесчувственные люди, думают убежать от своего несчастья, смеясь над несчастьем других.
Человек рождается на свет для того, чтобы вырабатывать баблос из гламурного концентрата.
Возникла та неловкая пауза, которая знакома любому сердцееду, оставшемуся наедине с объектом своих воздыханий. Оба голубка знают, что привело их в это укромное местечко, и в глубине души хотят, чтобы все случилось как можно быстрее – но из светских приличий все еще ломают комедию друг перед другом (а бывает, и перед собой – особенно если перемудрить с транскарниальником).
Люди просто не понимают до чего они счастливы. До тех пор, пока это счастье не отберут.
– В чем суть нашего жизненного опыта?
– Ого, – сказала Мара, принимая эстафету разговора, – ну и вопрос. Я не знаю, естественно.
– Подумайте, что видит на секунду отвернувшийся от электронной галлюцинации человек? Он видит свою загаженную клетку. Видит часы, сообщающие, что его время подходит к концу. И еще – блюдце, в котором опять ничего нет… Но электронная галлюцинация каждый день сообщает человеку, что на самом деле мир гораздо шире – в нем есть гениальные художники, символические свинки, чеченские авторитеты, востребованные Мировым Океаном киски, огромные непреодолимые пространства, непобедимая китайская натурфилософия и так далее. Проблема в том, что все это существует главным образом в виде нашей веры. Практически весь «мир» в любом его аспекте – это дошедшие до человека смутные слухи, изредка сопровождаемые подозрительным видеорядом. Все это слишком далеко, чтобы проверить лично. А сам человек изо дня в день видит только свою клетку, в которой пусто и грязно. Если он по-настоящему умен, он может догадаться, что в этой клетке никто даже не живет. Но как только он забывается, в его голове начинают греметь истории о том, что такое он и что такое мир. Увы, если разобраться, все эти истории имеют лишь одно назначение – объяснить человеку, почему он сидит в клетке и будет сидеть в ней до тех пор, пока табло не покажет «ноль».
Человеческое любовное влечение – крайне нестойкое чувство. Его может убить глупая фраза, дурной запах, неверно наложенный макияж, случайная судорога кишечника, что угодно. Причем произойти это может мгновенно, и ни у кого из людей нет над этим власти. Больше того, как и во всем человеческом, в этом влечении скрыт бездонный абсурд, трагикомическая пропасть, которую ум преодолевает с такой легкостью лишь потому, что не знает о ее существовании.
Эту пропасть лучше всего на моей памяти описал один красный командир осенью 1919 года – после того, как я угостила его грибами-хохотушками, которые нарвала прямо возле колес его бронепоезда. Он выразился так: «Чего-то я перестал понимать, почему это из-за того, что мне нравится красивое и одухотворенное лицо девушки, я должен е…ть ее мокрую волосатую п…у!»
Cлайд с цитатой