Мы не принадлежим никому, даже самим себе.
Уилсон почувствовал, что Скоби новичок в мире обмана, он не жил в нем с самого детства; и Уилсон испытывал что-то вроде зависти к Скоби.
Мы не принадлежим никому, даже самим себе.
Уилсон почувствовал, что Скоби новичок в мире обмана, он не жил в нем с самого детства; и Уилсон испытывал что-то вроде зависти к Скоби.
Однако нельзя же прожить жизнь, никому не доверяя, запереть себя в худшую из тюрем, какая может быть, — в самого себя.
Наверное, я заметил Сару, потому что она была счастливая, — в те годы ощущение счастья потихоньку умирало. Счастливыми бывали пьяные, дети, больше никто.
И зачем только мы пытаемся понять друг друга, не проще ли признать, что один человек никогда не поймет другого, ни жена — мужа, ни любовник — любовницу, ни родители своего — своего ребенка.
Человек так ограничен: он даже не способен изобрести новый грех — все это есть и у животных. И за этот мир умер Христос! Чем больше видишь вокруг себя зла, чем больше слышишь о нем, тем большей славой сияет эта смерть. Легко отдать жизнь за доброе, за прекрасное — за родной дом, за детей, за цивилизацию, но нужно быть Богом, чтобы умереть за равнодушных, за безнравственных.
И откуда в человеке эта страсть к разрушению — ведь до конца всего никогда не разрушишь.
Странно узнать и поверить, что тебя любят, когда ты сам знаешь, что любить тебя могут только родители и Бог.