К старости дух крепнет, но только относительно слабеющего тела.
Можно было бы к старости посмеяться над жизнью. Но уж больно жалко выглядят искусственные зубы.
К старости дух крепнет, но только относительно слабеющего тела.
Можно было бы к старости посмеяться над жизнью. Но уж больно жалко выглядят искусственные зубы.
К старости ума не прибавляется, но его и требуется меньше. Невостребованный ум называется мудростью.
Осталось в госпитале, на его территории, простое очарование старых времен: нет пластиковых мешков и пустых банок из-под «кока-колы» на каменных дорожках, ни одного рекламного щита, ни одного пестрого киоска. Неспешно ходят бесконечными кругами люди — седые, старые, прихрамывающие. Они идут, глядя невидящими глазами на золотую прелесть увядающих деревьев, на голубые просветы меж свинцовых облаков, на серые стены госпиталя. Совсем недавно... все было совсем недавно — и жизнь, и молодость, и счастье. Страшные слова — инфаркт, инсульт, опухоль — относились к какому-то чужому миру и не воспринимались всерьез. Точно так, как не воспринималась всерьез возможность увечья и гибели в чужих войнах.
Вперед, вперед! По бесконечному кругу идут счастливые обитатели госпиталя. Те, кто может ходить.
Размышления молодого врача: гораздо увлекательнее давать жизнь новому человеку, чем продлевать ее старому.
Господь дал им дар слова, но не разумения. Во всяком случае, с помощью этих учителей можно было постигать суть заблуждений, а не истину.
Человек может признаться в чем угодно, только не в собственной глупости. Иногда человек способен сказать: «Да, я был дураком» в тайной надежде, что собеседник поправит его, утешит, разуверит, убедит, что он, правдолюбец, не способен на глупость. Стечение, мол, обстоятельств, не переживай! Глупость, как и ошибка, есть, говоря словами Станислава Лема, фундаментальная категория бытия.
Довольно быстро протопталась новая тропинка, колея существования, ибо каждый человек идет по какому-то, заданному не им, а обстоятельствами, пути.