Он бледен. Мыслит страшный путь.
В его душе живут виденья.
Ударом жизни вбита грудь,
А щеки выпили сомненья.
Клоками сбиты волоса,
Чело высокое в морщинах,
Но ясных грез его краса
Горит в продуманных картинах.
описание
Cлайд с цитатойАтомная бомба взрывается у меня между ног. Товарный состав врезается в челюсть. Меня били и раньше, но так никогда! Так еще никогда! Звуки становятся влажными, может, он все еще бьет меня?.. Я не знаю... Меня нет... Я ушел туда, где нет ни боли, ни мысли. Я просыпаюсь в воздухе. Асфальт несется вверх, чтобы влепить мне большой мокрый поцелуй.
Не думаю, что сумасшедший может быть таким осторожным. Он просто не похож на других. Знаю, что многие его считают сумасшедшим из-за того, что он не позволяет людям узнать и понять его.
... угрюм, мрачен, надменен и горд; в последнее время (а может, гораздо прежде) мнителен и ипохондрик. Великодушен и добр. Чувств своих не любит высказывать и скорей жестокость сделает, чем словами выскажет сердце. Иногда, впрочем, вовсе не ипохондрик, а просто холоден и бесчувствен до бесчеловечия, право, точно в нем два противоположные характера поочередно сменяются. Ужасно иногда неразговорчив! Всё ему некогда, всё ему мешают, а сам лежит, ничего не делает. Не насмешлив, и не потому, чтоб остроты не хватало, а точно времени у него на такие пустяки не хватает. Не дослушивает, что говорят. Никогда не интересуется тем, чем все в данную минуту интересуются. Ужасно высоко себя ценит и, кажется, не без некоторого права на то.
Я мог бы часами живописать утонченное изящество, великолепие бледных черт, идеальность фигуры и сложения Мэри Ливенворт, которые кажутся чудом каждому, кто имеет счастье её лицезреть, но Элеонора... С таким же успехом я мог бы писать портрет биения собственного сердца.
Стоявшие рядом полубоги расступились перед девушкой в полном римском вооружении и фиолетовой накидке. Темные волосы падали ей на плечи, а глаза были черные, как обсидиан.
Рейна.
Джейсон хорошо описал её. Даже без его помощи, Аннабет разглядела бы в ней лидера. Доспехи покрывали медали. Она держалась с такой смертоносной уверенностью, что все остальные полукровки пятились от нее назад и отводили взгляд.
Аннабет заметила кое-что ещё в упрямом выражении лица, и в том, как на подняла подбородок, будто готова принять любой вызов. Рейна вынуждена была скрывать на публике смесь надежды, тревоги и страха за маской мужественности.
Cлова бессильны описать это переживание. В действительности, слова, как правило, делают противоположное: они затемняют, расчленяют, убивают. Слишком часто в процессе разговора о любви, ненависти или надежде человек теряет связь с тем, о чём предполагалось говорить. Поэзия, музыка и другие формы искусства гораздо лучше приспособлены для описания человеческих переживаний, потому что они точнее передают их, избегая обобщений и неопределенности избитых штампов, которыми пользуются для адекватной репрезентации человеческих переживаний.
Однако, осознавая эти ограничения, нельзя отрицать возможности коснуться чувства с помощью слов, не относящихся к поэзии. Это было бы невозможно, если бы человек хотя бы до некоторой степени не испытывал того, о чём говорит другой. Описать чувство — значит указать на его различные грани, следовательно, установить связь, при которой писатель и читатель знают, что они имеют в виду одно и то же.
Мне не понравилась его одежда – черного цвета свитер и брюки, все облегающее, даже на вид скользкое, не ухватить. Одежда для драки, а не для распития напитков у камина. Еще мне не понравилась черная маска-капюшон на голове, оставляющая свободными только глаза. Глаза тоже не понравились – холодные, безжалостные. Очень не понравилась увесистая короткая дубинка в руке.
Да что там перечислять, человек мне совершенно не понравился!
И то, как он осторожно приближался, держа дубинку чуть отведенной – тоже.
Но что-то было в нем очень странное; во взгляде его светилась как будто даже восторженность, — пожалуй, был и смысл и ум, — но в то же время мелькало как будто и безумие.
В нем не было ни капли понимания ни проблем армии, ни перспектив ее развития. Однажды вызубренные догмы были совершенно непоколебимы в его сознании. Высказывать какое-либо мнение, отличное от того, что было записано в учебниках, написанных за десять лет до появления Дурова в Бронетанковой академии, было не только бесполезно, но и опасно.