Склифосовский

Знаешь,

я хочу, чтоб каждое слово

этого утреннего стихотворенья

вдруг потянулось к рукам твоим,

словно

соскучившаяся ветка сирени.

Знаешь,

я хочу, чтоб каждая строчка,

неожиданно вырвавшись из размера

и всю строфу

разрывая в клочья,

отозваться в сердце твоём сумела.

Знаешь,

я хочу, чтоб каждая буква

глядела бы на тебя влюблённо.

И была бы заполнена солнцем,

будто

капля росы на ладонях клёна.

Знаешь,

я хочу, чтоб февральская вьюга

покорно у ног твоих распласталась.

И чтобы мы любили друг друга

столько,

сколько нам жить осталось.

— Куликов избавил нас от своего присутствия. Чувствую себя каким-то предателем. Ты довольна?

— Честно? Да.

— Чего ты злишься?

— Да не злюсь я, Брагин, ну я, правда, искренне не понимаю, почему с тех пор, как мы с тобой решили жить вместе, эта квартира превратилась в гостиницу. Какой-то вечный День открытых дверей!

— Человека выкинули из дома...

— За дело.

— Ну, хорошо, даже если за дело, что же теперь его оставлять в беде?

— Брагин, в какой беде? Ну в какой беде? Башкой ему надо было думать.

— Ну хорошо, человек один раз подумал не башкой, а другим местом.

— Один раз?

— Ну не один. С каждым бывает. Что ж ему теперь на вокзале ночевать?

— Почему ты решил, что это наша с тобой проблема?

— Ну, ладно. Пусть это будет моя проблема. Здорово мы с тобой живём. У тебя свои проблемы, у меня свои. Отлично для людей, которые хотели построить свою семью.

— Олег, только не надо передёргивать. Ты вообще представляешь, насколько мне сейчас хреново? Я имею право на личное пространство в своей собственной квартире хотя бы в такой момент? Имею?

— Я что тебе мешаю? Мне уйти?

— Да что ты все «я», «мне», «меня»? Чего ты своими проблемами только занят? А нет, извини, ты ещё помогаешь в беде Куликову, у него же БЕДА, он «налево» сходил. А у меня может быть рак, Брагин. Разницу чувствуешь. Проблемы.

— Мы договорились — не приседать, не скакать, не прыгать. Любим себя. Договорились?

— Любим.

Везение — это табличка, которую посредственности вешают на достижения гениев.

— Серёг, чё у тебя с настроением-то?

— Не выспался, с утра семейные вопросы решал.

— Ага! Есть семья — есть вопросы. Прям даже завидно как-то.

— Олег Михайлович, так ты ж у нас молодожён?

— Ах да, я ж забыл... У меня просто вопросов пока нет.

— Да вы маму мою не видели. У меня мама молодая, красивая. Она ещё родит. Второго, нормального пацана.

— Ошибаешься. Невозможно пережить ребенка. Твоя мать умрёт вместе с тобой. Сердце умрёт, душа, а тело просто будет существовать. Это страшно.

— Нин! Нин, ты куда?

— Михалыч, мне страшно.

— А что тебе страшно-то?

— Я не чувствую, как он шевелится, он же дышит?

— Ниночка, все будет хорошо, думайте о хорошем. В операционную едем, буду кесарить.

— Вот, надо было мне с тобой поспорить.

— На что?

— На сто долларов.

— Ого!

— Я ж тебе говорил, что будешь экстренно у меня здесь, как в американском телесериале, рожать.

— Да.

— Я твой Джордж Клуни.

— А я кто?

— А ты Памела Андерсон такая, ну в перспективе.

— Я не умру.

— Ты дура, что ли? Как я без тебя тут?

— Помощь нужна?

— Нет, не вздумай, уходи. Саша, гоните его. Иди к черту, нафиг! Не хочу, чтобы ты меня видел в таком виде!

— Да, что я там не видел?

— Ничо не видел!

— Ну, что, я за шампанским, Нин?

— Только «Брют»!

— Естественно.

Пищевод, он ведь как женщина: нежный, капризный. Грубо ушьёшь — обидится.