— С ее магазином все хорошо?
— С ее магазином? Не смеши меня. Он твой. Если бы не ты, она так бы и сидела на жирной заднице.
— Ну... Ты еще не освободился о нее, иначе бы не говорил о ней так плохо. Она бы была тебе безразлична.
— С ее магазином все хорошо?
— С ее магазином? Не смеши меня. Он твой. Если бы не ты, она так бы и сидела на жирной заднице.
— Ну... Ты еще не освободился о нее, иначе бы не говорил о ней так плохо. Она бы была тебе безразлична.
— Мне нужна женщина, с которой я мог бы поговорить, а у меня есть женщина, которая готовит мне еду.
— Она делает то, чем училась.
— Не говори так, Вилли. Бэтти все же была твоей женой. И она моя подруга. Единственная, которой я могу сказать все.
— Да, потому что она не слушает.
— Возможно... Тебе нужно, чтобы тебя слушали, а мне, чтобы меня не слушали.
— А Анелис, какая... какая она?
— Ну она... Трудно сказать. Такая, какой должна быть женщина — ровня. Она умеет читать, думать. Такой женщина и должна быть. Ровней мужчине по способностям.
— Я считаю, что каждый человек в той или иной степени пребывает в неволе.
— Интересно. Ну-ка, объясни.
— О, это просто! Личная свобода каждого человека кем-то или чем — то всегда ограничена. В детстве — родители, школа, преподаватели, потом — жена, семья, работа... Получается, что степень этой неволи всегда разная, и когда-то — больше, и когда-то — меньше. И высший пик своей свободы человек испытывает только в утробе своей матери.
— Какая же там свобода? Темно, тесно, сыро — как в карцере.
— Ты тоже немножко философ!
Как можно жениться на женщине, которая в любую минуту может по-генеральски заорать на тебя? Ведь каждый раз пугаешься, когда она неожиданно рявкнет, – уж это, видно, у нас, немцев, в крови. Нет, если я когда-нибудь женюсь, то на маленькой спокойной толстушке, первоклассной кулинарке.
— Как дела, Вилли?
— По-разному, док, по-разному.
— Что ж, я не буду вам лгать...
— Солгите, док. Я не против.