— Вы уходите именно тогда, когда вы мне очень нужны! В чем, в чем дело?
— Может в том, что в каждом южанине сидит эта чертова сентиментальность. А может быть... может быть, мне просто стыдно. Кто знает?
— Вы уходите именно тогда, когда вы мне очень нужны! В чем, в чем дело?
— Может в том, что в каждом южанине сидит эта чертова сентиментальность. А может быть... может быть, мне просто стыдно. Кто знает?
Это беда всех женщин-северянок. Они были бы обольстительны, если бы постоянно не говорили, что умеют постоять за себя, мерси. И ведь в большинстве случаев они говорят правду, спаси их господи и помилуй. И конечно, мужчины оставляют их в покое.
— Я боюсь, — тихо сказал он, — боюсь, что все начнётся заново. Я знаю, что она бессердечна и эгоистична, что она как ребёнок, который со слезами просит игрушку, а потом ломает её, как только получит. Но есть мгновенья, когда она наклоняется свою голову под определённым углом, или улыбается радостной улыбкой, или внезапно выглядит потерявшейся — и я почти забываю все.
Конечно, я негодяй. А почему бы нет? Мы живем в свободной стране, и каждый имеет право быть негодяем, если ему так нравится.
Женщины обладают такою твёрдостью и выносливостью, какие мужчинам и не снились — да я всегда так и считал, хотя с детства мне внушали, что женщины — это хрупкие, нежные, чувственные создания.
— Ох, Ретт, ты... ты такой милый.
— Спасибо за крошки с Вашего стола, госпожа Богачка!
Скарлетт (о сне): Ах, Ретт, это так страшно, когда ты голодная.
Ретт: Конечно, страшно умирать во сне от голода после того, как съеден ужин из семи блюд, включая того огромного краба.
Может быть, я угожу вам, если скажу, что ваши глаза — как два драгоценных сосуда, наполенных до краев прозрачнейшей зеленоватой влагой, в которой плавают крохотные рыбки, и когда эти рыбки плескаются — как вот сейчас — на поверхности, вы становитесь чертовски соблазнительной?