Люсьен

— Чем ты опять недоволен? Этот тип убил полицейского, а ты хочешь, чтобы я осыпал его подарками?

— Не факт, что убил он, но как бы там ни было, ты мог бы выполнять свою работу не перегибая палку.

— Роже, ты начинаешь мне надоедать. Ты мне не начальник! Такие типы — это черви, а их следует давить. Если бы на месте того полицейского был твой отец или брат, ты бы говорил по-другому.

— Ты так думаешь?

— Не сомневаюсь. Ты не профессионал.

— Я расскажу тебе историю, Люсьен. Я ее никогда не рассказываю. Представь себе, у меня был брат, которого я очень любил. В 44-м люди из гестапо схватили его на улице Лористон. Не знаю, хорошо ли ты понимаешь, о чем я говорю. Они так «одарили» его «подарками» в твоем стиле, что он умер.

— Не надо смешивать.

— Я пришел в полицию не за этим. Когда я получал жетон, я понимал, что меня могут убить, но я также понимал, что если я полицейский, то это не значит, что мне все позволено! Тот, кто прибегает к таким методам, опускается еще ниже тех, кого он считает червями.

Забыл ли я? Забвение — это бесчувствие, это глупость души и тела — забыл ли я, что каждый раз влюбляюсь без оглядки?

— Я срываю все свежие цветы.

— Ты не очень разборчив, правда?

— Больше не пытайся искать меня снова, — сказала я с той же жесткостью.

— Он никогда не перестанет искать тебя; никогда не перестанет ждать твоего возвращения домой.

... я был несказанно счастлив. Несказанно, однако не совершенно, ибо для меня радость не существует без грусти от сознания её эфемерности, и всякое счастье носит в себе зерно своего конца.