Готтфрид Ленц

— Великолепная девушка, не правда ли? — спросил он.

— Не знаю, Готтфрид, — ответил я. — Не особенно к ней приглядывался.

Он некоторое время пристально смотрел на меня своими голубыми глазами и потом тряхнул рыжей головой:

— И для чего ты только живешь, скажи мне, детка?

— Именно это хотел бы я и сам знать, — ответил я. Он засмеялся:

— Ишь, чего захотел. Легко это знание не дается.

Я, между прочим, ссорился с каждой. Когда нет ссор, значит, всё скоро кончится.

Да, старик, тут, собственно, и начинаешь понимать, что тебе не хватало только одного, чтобы стать хорошим человеком, — времени. Верно я говорю?

Принципы нужно нарушать, а то какое же от них удовольствие!

(Принципы нужно иногда нарушать, иначе от них никакой радости.)

Только не теряй свободы! Она дороже любви. Но это обычно понимаешь слишком поздно...

– Любовь, – невозмутимо заметил Готтфрид, – чудесная вещь. Но она портит характер.

— Самое страшное, братья, — это время. Время. Мгновения, которое мы переживаем и которым всё-таки никогда не владеем.

Он достал из кармана часы и поднес их к глазам Ленца:

— Вот она, мой бумажный романтик! Адская машина Тикает, неудержимо тикает, стремясь навстречу небытию Ты можешь остановить лавину, горный обвал, но вот эту штуку не остановишь.

— И не собираюсь останавливать, — заявил Ленц. — Хочу мирно состариться. Кроме того, мне нравится разнообразие.

— Для человека это невыносимо, — сказал Грау, не обращая внимания на Готтфрида. — Человек просто не может вынести этого. И вот почему он придумал себе мечту. Древнюю, трогательную, безнадежную мечту о вечности.

После войны люди стали ходить на политические собрания, а не в церковь.

Ты хочешь знать, как быть, если ты сделал что-то не так? Отвечаю, детка: никогда не проси прощения. Ничего не говори. Посылай цветы. Без писем. Только цветы. Они покрывают всё. Даже могилы.