В его объятиях была съежившаяся женщина.
— Она... она умерла.
Но женщина шевельнулась и открыла глаза.
— Что с тобой? — спросила Вероника.
— Ничего, — ответил Эдуард, поднимая её. — Точнее сказать, случилось чудо: ещё один день жизни.
В его объятиях была съежившаяся женщина.
— Она... она умерла.
Но женщина шевельнулась и открыла глаза.
— Что с тобой? — спросила Вероника.
— Ничего, — ответил Эдуард, поднимая её. — Точнее сказать, случилось чудо: ещё один день жизни.
— А что заставляет человека презирать самого себя?
— Наверное, трусость. Или вечная боязнь провала, страх не оправдать возложенных на тебя надежд.
Перестань постоянно думать, будто ты всем мешаешь. Если кому-то не нравится, он сам пожалуется. А если ему не достаёт смелости пожаловаться, то это его проблема.
Они проводили дни, ночи, недели, годы в разговорах, так и не приняв единственной истины, стоящей за любой идеей: хороша она или плоха, но реальна она лишь тогда, когда ее стараются осуществить на практике.
Ему была достаточно хорошо известна сама атмосфера, царящая в заведениях для душевнобольных: обязательные, если не насильственные лечебные процедуры, унизительное обращение с пациентами, безразличие врачей, чувство загнанности и тоски в каждом, кто понимает, где он находится.
— А что заставляет человека презирать самого себя?
— Наверное, трусость. Или вечная боязнь провала, страх не оправдать возложенных на тебя надежд.
Перестань постоянно думать, будто ты всем мешаешь. Если кому-то не нравится, он сам пожалуется. А если ему не достаёт смелости пожаловаться, то это его проблема.