Нравственные письма к Луцилию

Мы защищаем наши пороки, так как любим их, и предпочитаем извинять их, а не изгонять.

Власть над собой — самая высшая власть, порабощенность своими страстями — самое страшное рабство.

Часть времени у нас отбирают силой, часть похищают, часть утекает впустую.

Наша ошибка в том, что мы смотрим на смерть как на будущее событие. Большая часть смерти уже наступила: то, что за нами, в её владении.

(Смерть мы видим впереди; а большая часть её у нас за плечами, — ведь сколько лет жизни минуло, всё принадлежит смерти.)

Жизнь — вещь грубая. Ты вышел в долгий путь, — значит, где-нибудь и поскользнешься, и получишь пи­нок, и упадешь, и устанешь, и воскликнешь «умереть бы!» — и, стало быть, солжешь.

Голод не тщеславен, ему довольно, если его утолят, а чем – ему нет дела. Остальное – муки злосчастной жажды роскоши: это она доискивается, как бы ей, наевшись, снова захотеть есть, как ей не наполнить, а набить брюхо, как вновь возбудить жажду, напившись первыми глотками.