В незабвенный день объявления мне конфирмации, я сказал себе, что из меня не сделают солдата. Так и не сделали. Я не только глубоко, даже и поверхностно не изучил ни одного ружейного приема. И это льстит моему самолюбию. Ребячество — и ничего больше.
Тарас Григорьевич Шевченко
В своем доме своя правда и сила, и воля!
В своїй хаті своя й правда, і сила, і воля.
И серое небо, и сонные воды…
Вдали над берегом поник
Без ветра гнущийся тростник,
Как пьяный… боже, гибнут годы!
Что ж, долго ли придётся мне
В моей незамкнутой тюрьме,
Над этим бесполезным морем,
Томиться тяжкой жизни горем?
І небо невмите, і заспані хвилі;
І понад берегом геть-геть
Неначе п'яний очерет
Без вітру гнеться. Боже милий!
Чи довго буде ще мені
В оцій незамкнутій тюрмі,
Понад оцим нікчемним морем
Нудити світом?
Любовь есть животворный огонь в душе человека, и всё, созданное человеком под влиянием этого чувства, отмечено печатью жизни и поэзии.
І Архімед, і Галілей
Вина й не бачили. Єлей
Потік у черево чернече!
А ви, святиє предотечі,
По всьому світу розійшлись
І крихту хліба понесли
Царям убогим. Буде бите
Царями сіянеє жито!
А люде виростуть. Умруть
Ще незачатиє царята...
И Архимед, и Галилей
Вина не видели. Елей
Лился во чрева лишь монахов!
Предтечи наши, вы без страха
В мир этот бренный побрели
И крохи хлеба понесли
Царям убогим. Будет бито
Царями сеяное жито!
А люди вырастут. Умрут
Царевичи, что не зачаты…
І на оновленій землі
Врага не буде, супостата,
А буде син, і буде мати,
І будуть люде на землі.
На обновленной сей земле
Врага не будет, супостата,
И будут сын и мама рядом,
И будут люди на земле.
О, Боже мой милый! Как тяжко на свете,
Как жизнь горемычна — а хочется жить,
И хочется видеть, как солнце сияет,
И хочется слушать, как море играет,
Как пташка щебечет, как роща шумит,
Как девушка песню свою запевает…
О, Боже мой милый, как весело жить!
Учітесь, читайте,
І чужому научайтесь,
Й свого не цурайтесь.
Учитесь, читайте,
И чужому учитесь,
И своего не отвергайте.
И дожил царь Давид на свете
до многолетья.
Одрях совсем; и покрывали
и грели ризами его,
но ими все ж не согревали
рабы владыку своего.
Но отроки не оплошали
(они натуру волчью знали):
чтоб греть его, девиц нашли,
царевен лучших красотою,
и к старику их привели —
да греют кровью молодою
они царя. И разошлись,
замкнувши двери за собою.
Облизнувшись, кот старый
слюни распускает
и к одной сунамитянке
лапы простирает.
А она, себе на горе,
лучшая меж ними,
меж подругами, как будто
лилия в долине
меж цветами. Так вот она
собой согревала
царя-старца; а девицы
меж собой играли
голенькие. Как там она
грела, я не знаю,
знаю только, что царь грелся
и... и «не познаю».