Маргарита Иосифовна Алигер

Людской удел в любви неодинаков.

Тут что-то от цветения земли,

от роста трав, от созреванья злаков.

Иной росток, пожалуй бы, зачах,

когда б не дождик и не солнце в небе,

но вот он крепнет в солнечных лучах.

Где-то на далекой остановке,

синие путевки пролистав,

составитель, сонный и неловкий,

собирает экстренный состав.

И опять глухие перегоны,

запах дыма горький и родной.

И опять зеленые вагоны

пробегают линией одной.

И опять мелькают осторожно

вдольбереговые огоньки

по теченью железнодорожной

в горизонт впадающей реки.

Дальних рельс мерцанье голубое...

Так лети, судьба моя, лети!

Мы родились

в пятнадцатом году,

мои двадцатилетние ребята.

Едва встречая первую весну,

не узнаны убитыми отцами,

мы встали

в предпоследнюю войну,

чтобы в войне последней

стать бойцами.

Нам не удастся прожить на свете

маленькой и неприметной судьбою.

Почему, когда, с какого краю

изучают жизнь, а не живут?

Кому-то пасть в бою?

А если мне?

О чем я вспомню

и о чем забуду,

прислушиваясь к дорогой земле,

не веря в смерть,

упрямо веря чуду.

А если мне?

Еще не заржаветь

штыку под ливнем,

не размыться следу,

когда моим товарищам пропеть

со мною вместе взятую победу.

Ее услышу я

сквозь ход орудий,

сквозь холодок последней темноты...

Еще едят мороженое люди

и продаются мокрые цветы.

Прошла машина,

увезла гудок.

Проносит утро

новый запах хлеба,

и ясно тает облачный снежок

голубенькими лужицами неба.

И все-таки настаиваю я,

и все-таки настаивает разум:

виновна ли змея в том, что она змея,

иль дикобраз, рожденный дикобразом?

Или верблюд двугорбый, наконец?

Иль некий монстр в государстве неком?

Но виноват подлец, что он — подлец.

Он все-таки родился человеком!

Верю

сердцу человеческому я.

... Толстыми подошвами скрипя,

проводник прошел и хлопнул дверью.

И светало.

Дым стоял у окон,

обагренный маревом зари,

точно распускающийся кокон

с розовою бабочкой внутри.

Идет спектакль, -

испытанное судно,

покинув берег, в плаванье идет.

Бесповоротно, слаженно и трудно,

весь — действие,

весь — точность,

весь — расчет,

идет корабль.

Поскрипывают снасти.

Идет корабль, полотнами шурша.

Встает актер, почти летя от счастья,

почти морскими ветрами дыша.

Пускай под гримом он в потоках пота,

пускай порой вздыхает о земле,

ведет корабль железная работа,

и он — матрос на этом корабле.

Он должен рассмешить и опечалить,

в чужие души истину вдохнуть,

поспорить с бурей, к берегу причалить

и стаю чаек с берега спугнуть!

За какие такие грехи

не оставшихся в памяти дней

Все трудней мне даются стихи,

Что ни старше душа, то трудней.

И становится мне все тесней

На коротком отрезке строки.

Мысль работает ей вопреки,

А расстаться немыслимо с ней.