Иван Фёдорович Жданов

Когда умирает птица,

в ней плачет усталая пуля,

которая так хотела

всего лишь летать, как птица.

Мороз в конце зимы трясет сухой гербарий

и гонит по стеклу безмолвный шум травы,

и млечные стволы хрипят в его пожаре,

на прорези пустот накладывая швы.

Мороз в конце зимы берет немую спицу

и чертит на стекле окошка моего:

то выведет перо, но не покажет птицу,

то нарисует мех и больше ничего.

Как душу внешнюю, мы носим куб в себе —

не дом и не тюрьма, но на него похожи,

как хилый вертоград в нехитрой похвальбе

ахилловой пятой или щитом его же.

Как ни развертывай, не вызволишь креста,

выходит лишь квадрат, незримый или черный.

Как оборотня шум, его молва чиста

и хлещет из ушей божбой неречетворной.

Весною сад повиснет на ветвях,

нарядным прахом приходя в сознанье.

Уже вверху плывут воспоминанья

пустых небес о белых облаках.

Тебя он близко поднесет к лицу,

как зеркальце, но полуотрешенно,

слабеющей пружиной патефона

докручивая музыку к концу.

Потом рукой, слепящей, как просвет,

как уголок горящего задверья,

он снимет с лет запретных суеверье.

Быть иль не быть — уже вопроса нет.