Илья Григорьевич Эренбург

История не мчится по автостраде, а петляет путаными тропинками.

Где играли тихие дельфины,

Далеко от зелени земли,

Нарываясь по ночам на мины,

Молча умирают корабли.

Суматошливый, большой и хрупкий,

Человек не предает мечты, —

Погибая, он спускает шлюпки,

Сбрасывает сонные плоты.

Синевой охваченный, он верит,

Что земля любимая близка,

Что ударится о светлый берег

Легкая, как жалоба, доска.

Когда очевидцы молчат, рождаются легенды.

Но среди пятидесяти миллионов жертв второй мировой войны нет одной — фашизма. Он пережил май 1945 года, поболел, похандрил, но выжил. В годы войны я повторял изо дня в день: мы должны прийти в Германию, чтобы уничтожить фашизм. Я боялся, что все жертвы, подвиг советского народа, отвага партизан Польши, Югославии, Франции, горе и гордость Лондона, печи Освенцима, реки крови — всё это может остаться бенгальским огнем победы, эпизодом истории, если снова возьмет верх низкая, нечистая политика.

Чужое горе — оно, как овод,

Ты отмахнешься, и сядет снова,

Захочешь выйти, а выйти поздно,

Оно — горячий и мокрый воздух,

И как ни дышишь, все так же душно.

В искусстве, может быть, самое большее когда не понимаешь откуда сила.

Было в жизни мало резеды,

Много крови, пепла и беды.

Я не жалуюсь на свой удел,

Я бы только увидать хотел

День один, обыкновенный день,

Чтобы дерева густая тень

Ничего не значила, темна,

Кроме лета, тишины и сна.

Искусство не только раскрывает нам глаза, оно раскрывается от жара наших глаз.

Другие спят, а ты не спи,

Как кот учёный на цепи.