Юрий Поляков

— Как же вы лечитесь?

— Народная медицина. Тоску от сволочной нашей жизни хорошо снимает водка, похмелье от водки облегчает портвейн, сушнячок от портвейна лучше промочить пивом, ну а от пива лечатся, понятно,  — водкой.

— Геннадий Павлович!

—  Что?

—  Муж, кажется, всё знает!  — с торжественным ужасом сообщила она.

—  Не сознавайтесь ни в коем случае. Мужчины доверчивы, как индейцы.

«Строгая девица!»  — подумал Саша и погрузился в размышления о том, что завоевать строгую, неприступную женщину, добиться от неё нежной привязанности  — это особенно трудно и почетно  — что-то наподобие сексуального альпинизма, хотя, впрочем, кто-то из знакомых скалолазов рассказывал ему, будто спускаться с покоренной вершины не в пример труднее, а главное  — утомительнее, нежели взбираться на неё.

Майор, что за кадетская наивность? Пресса — как дрессированная собака: приносит в зубах только то, что ей бросили.

А если кто с мечом придёт к нам в гости,

Есть у меня заветный чемоданчик

И межконтинентальный аргумент.

Мы наши сапоги помоем в Темзе,

Воды напьемся прямо из Гудзона,

Распишемся на куполе рейхстага

И вычерпаем шапками Босфор!

— Миша, ты спер ядерный чемоданчик. Зачем?

— На память.

— Тебя расстреляют.

— У нас нет смертной казни.

Искусство существует именно для того, чтобы наказывать зло, ибо жизнь с этой задачей не справляется.

Отчего в то утро было так тошно и тоскливо, почему мир казался отвратительно, невыносимо чужим? Ненависть к обступающей действительности ошеломляла, давила до обморока. Ничего подобного потом с ним никогда не случалось. Лишь иногда, наталкиваясь на такую же тошнотворную ненависть к жизни в разговорах с «наоборотниками» или в книгах модных писателей, Скорятин недоумевал: однажды испытав это уничтожающее состояние, он до сих пор не мог его забыть, а они сделали из своего отвращения профессию. Бедные, несчастные, как они существуют с этим червивым шевелением в душе́?

Невероятно, как много зависит от правильно сказанного и правильно понятого слова!