Викентий Вересаев

Стыдно и тоскливо смотреть в глаза больному, которому я был не в силах помочь.

Этому я могу помочь, этому нет; а все они идут ко мне, все одинаково вправе ждать от меня спасения. И так становятся понятными те вопли отчаянной тоски и падения веры в своё дело, которыми полны интимные письма сильнейших представителей науки. И чем кто из них сильнее, тем ярче осужден чувствовать своё бессилие.

Мы так боимся во всём правды, так мало сознаем её необходимость, что стоит открыть хоть маленький её уголок, и люди начинают чувствовать себя неловко.

Над нами, не видимым туманом сгущается чёрная, угрюмая злоба. Сгущается, растёт и напрягается. И под её гнётом нельзя жить.

Когда дома близкие спросили меня, какое впечатление произвел на меня Толстой, я ответил откровенно:

— Если бы я случайно познакомился с ним и не знал, что это — Лев Толстой, я бы сказал: туповатый и скучноватый толстовец, непоследовательный и противоречивый; заговори с ним хотя бы об астрономии или о разведении помидоров, он все сейчас же сведет к нравственному усовершенствованию, к любви, которую он слишком затрепал непрерывным об ней говореньем.

Медицина есть наука о лечении людей. Так оно выходило по книгам, так выходило и по тому, что мы видели в университетских клиниках. Но в жизни оказывалось, что медицина есть наука о лечении одних лишь богатых и свободных людей. По отношению ко всем остальным она являлась лишь теоретическою наукою о том, как можно было бы вылечить их, если бы они были богаты и свободны; а то, что за отсутствием последнего приходилось им предлагать на деле, было не чем иным, как самым бесстыдным поруганием медицины.

Звёздам молятся жрецы. Звёзды воспевают поэты. Учёные изучают пути звёзд, их число, величину и делают важные открытия.

Полная неизбежность всегда несет в себе нечто примиряющее с собою.

Долгие годы шла наша жизнь, тихая, серая и ограниченная, и согревалась она кроткою верою в далёкое счастье.