Паскаль Киньяр

Всего больнее видеть покинутого человека, когда он ещё дорог. Всего страшнее осознавать, что ты причина его несчастья.

Здесь говорят впустую — ничего конкретного, ничего важного.

Любят лишь однажды. И в тот единственный раз, когда любят, не знают об этом, поскольку это впервые.

Каждый раз поражаешься, как мало страсть и дерзновенность объятий связаны между собой. На то есть причины: они принадлежат разным мирам. Проникают в разную тьму. Иногда два этих мира становятся одним, но это бывает только случайно. Они сливаются почти вопреки своей природе, вопреки бесспорному накалу того и другого. По правде говоря, они и не сливаются — они совпадают. Это как несчастный случай: столкновение какого-нибудь красного автомобиля с каким-нибудь дубом. Событие непредсказуемое: подстроить его невозможно.

В ней жила привычка к одиночеству — такая умиротворяющая, такая зрелая.

У каждого из них было свое заповедное царство: у Лены – когда она приезжала в Италию – гроза, у Анны – длинная комната, выходившая на Тирренское море. У Джулии – диван и белое вино, у Армандо – мастерская из стекла и стали, у Жизнерадостного Старикана – наркотические оргии, у Филис – церковные скамьи, у княгини Кропоткин – горы, у Шарля – каждая книга в его библиотеке. Они дружили, но виделись мало. Каждый спешил вернуться в свои владения.

Все утра мира уходят безвозвратно.

Всё есть ненависть к жизни, всё есть смирение и сон.

В любой страсти есть пугающий предел, за которым начинается пресыщение. Подойдя к этому пределу, внезапно осознаешь, что тебе не дано повысить градус того, что с тобой происходит, или хотя бы продлить мгновение, а значит, это конец. И плачешь заранее, ни с того ни с сего, украдкой, где-нибудь на углу улицы, впопыхах, в ужасе от того, что сам всё губишь, и в то же время надеешься с помощью слёз обмануть или отсрочить судьбу.