Энн Райс

На самом деле никто из них не верил ни в ангелов, ни в дьяволов, хотя роли свои они исполняли великолепно.

Если разум не в силах отыскать смысл, то его найдут чувства.

– Когда рухнет человеческий мир, красота станет властвовать над всем. Там, где когда-то были улицы, вновь вырастут деревья, цветы покроют прекрасным ковром луга, которые возникнут на месте теперешних болот и грязных лачуг. В том и будет состоять цель властителя-сатаны: увидеть, как дикие травы и густые леса скроют последние следы больших городов, как во всем мире не останется больше ничего.

– Но почему ты называешь сие делом сатаны? Почему бы просто не назвать это хаосом?

– Потому что именно так назвали бы это люди. Сатана придуман ими, не так ли? Сатанинским они называют поведение всех, кто преступает придуманные ими законы и нарушает привычный для них уклад жизни.

– Но вы все же убили кого-то в ту ночь? – спросил он.

– Да, как и во все другие ночи.

Мы либо идем в огонь, либо становимся легендой.

— Я никогда не лгу, — ничуть не смущаясь, ответил я. – Во всяком случае тем, кого не люблю.

То, что я открываю тебе свою боль, еще не означает, что я люблю тебя.

Я хотел найти любовь и добро в этой живой смерти, – продолжал я. – Но это было изначально обречено, потому что нельзя любить и быть счастливым, заведомо творя зло. Можно только тосковать о недостижимом добре в образе человека. Но есть один выход. Я знал его еще задолго до приезда в Париж, я знал его еще тогда, когда впервые убил человека, чтобы утолить жажду. Единственный выход – моя смерть. Но я так и не принял ее, не смог это сделать, потому что, как и все создания, не хочу умирать! И я искал других вампиров, Бога, дьявола, сотни других вещей под сотнями других имен, но все оказывалось одним и тем же злом. Все было не так, потому что я всегда знал, что проклят, если не Богом, то собственной душой и разумом, и никто не смог бы переубедить меня. Я приехал в Париж и встретил тебя. Ты казался мне прекрасным, могущественным, спокойным, недостижимым. Но ты такой же разрушитель, как я, только безжалостный и коварный. Ты показал мне, кем я могу стать, какой глубины зла, какой степени безразличия надо достичь, чтобы заглушить эту боль. И я принял этот путь. Их больше нет – этой страсти, этой любви. Ты видишь сейчас во мне свое собственное отражение.

Ты превратил бессмертие в кучу хлама, и, восседая на ней, мы и впрямь выглядим полными идиотами.

... некоторые люди испытывают потребность в самоутверждении путем уничтожения других.