Джон Грин

Это хорошая жизнь, Хейзел Грейс.

— О Боже, ты самый лучший человек на свете, — восхитилась я.

— Ты небось говоришь это всем парням, которые финансируют тебе заграничные поездки, — ответил он.

Ты живешь, как будто в лабиринте застрял, думаешь о том, как однажды из него выберешься и как это будет прекрасно, и живешь именно этим воображением будущего, но оно никогда не наступает. Ты думаешь о будущем, чтобы сбежать из настоящего.

Это фишка боли. Она требует, чтоб её прочувствовали.

Не думаю, что это хорошо — плевать на других. Так не должно быть. Когда люди что-то для тебя значат, когда скучаешь по ним, если их нет рядом, — вот это хорошо.

Я ненавидел спорт. Ненавидел и сам спорт, и людей, которые им занимаются, и тех, которые болеют, а также тех, кто не испытывает ненависти к тем, кто болеет или занимается.

... Ты не понимаешь, кого любишь. Ты любишь ту, которая тебя смешит, смотрит с тобой порнушку, с кем можно выпить вина. А плаксивую стервозную психичку ты не любишь.

— «И ты возлюбишь своего ущербного ближнего ущербным сердцем своим», — зачитал я вслух.

— Да, довольно хорошо.

— Довольно хорошо? Конечно, жарито тоже довольно хорошие. Трахаться — довольно занятно. Солнце довольно горячее. Боже, в этих словах столько сказано о любви и сломленности — они безупречны.

Взрослые боятся потерять и боятся оставить кого-то. Но та часть человека, которая значит больше суммы составных его частей, не имеет ни начала, ни конца, и она не может уйти.