Алексей Николаевич Толстой

Руки его были как лед, он затылком чувствовал их холод. Никакого решения он принять не мог. И будто маленькие человечки, бегая по нему, как мухи, растаскивали его волю, его душу... Когда стемнеет, он встанет, наденет штаны, пойдет пешком на вокзал и, наверное, даже папирос купит на дорогу... И будет жить, — такого и шашка не тронет, и пуля не шлепнет, и тифозная вошь не укусит...

— Я, знаете ли, не столько думаю, сколько наслаждаюсь плодами цивилизации. Женщины, рестораны, немножко волнения за картами в казино, немножко спорта...

— Ух ты, а мне вот нравится ду-у-у-умать, я вот сижу и уважаю мой гениальный мозг. Мне бы хотелось проткнуть им Вселенную...

На что волку жилет, все равно об кусты обдерет. Озорнику наука — скука.

Но Михайла по юности еще робел запретного. Вспомнил, как отец, бывало, после вечерни, сняв пальцами нагар со свечи, раскрывал старинную книгу в коже с медными застежками, переворачивал засаленную у угла страницу и читал о женах: «Что есть жена? Сеть прельщения человекам. Светла лицом, и высокими очами мигающа, ногами играюща, много тем уязвляюща, и огонь лютый в членах возгорающа… Что есть жена? Покоище змеиное, болезнь, бесовская сковорода, бесцельная злоба, соблазн адский, увет дьявола…»

Только дураки да и те, кто не знает, что такое борьба и победа, видят повсюду случай.

В сундучках, узлах везли добро, что попадалось под руку, — все пригодится в хозяйстве: и пулемет, и замок от орудия, и барахло, взятое с мертвеца, и ручные гранаты, винтовки, граммофон и кожа, срезанная с вагонной койки. Не везли только денег — этот хлам не годился даже вертеть козьи ножки.

Волею истории Россия призвана быть барьером, о который разбиваются вечные волны анархии, — тем самым, мы, платясь нашими боками, даем возможность спокойного развития европейской цивилизации.

И особая радость была в том, чтобы говорить — выражать прямо эти светлые волны чувств, подходящие к сердцу.

Идеи, не насыщенные влагой жизни, рассеиваются в пространстве.