Неужели можно так волноваться из-за того только, что дурной человек что-нибудь подумает? Да пусть его думает!
Неужели ж в человеке, когда он вполне предан своему долгу, как нарочно, недостанет уменья и твердости исполнить свой долг?
Неужели можно так волноваться из-за того только, что дурной человек что-нибудь подумает? Да пусть его думает!
Неужели ж в человеке, когда он вполне предан своему долгу, как нарочно, недостанет уменья и твердости исполнить свой долг?
Она предвкушала наслаждение любить без памяти и мучить до боли того, кого любишь, именно за то, что любишь, и потому-то, может быть, и поспешила отдаться ему в жертву первая.
Он бы и хотел смотреть мягко и ласково, но лучи его взглядов как будто раздваивались и между мягкими, ласковыми лучами мелькали жесткие, недоверчивые, пытливые, злые…
Разумеется, я не пробью такой стены лбом, если и в самом деле сил не будет пробить, но я и не примирюсь с ней потому только, что у меня каменная стена и у меня сил не хватило.
А можно и без касаний,
Друг друга потрогать души.
А можно и без признаний,
Сердцебиение слушать.
А можно на расстоянии,
Быть ближе, чем самый близкий.
А можно парить сознанием,
Где небо... такое низкое...
И быть бесконечно рядом,
Хотя и не видеть даже.
И чувствовать одним взглядом,
Ты здесь, в миллиметре, в «нашем».
И даже не брать за руки,
При этом шептать в один голос.
Не слышать другие звуки,
Губами целуя волосы.
Все можно, и все возможно,
На грани у самой вечности.
Сливаясь с тобой осторожно,
В ладонях у бесконечности...
Идеи его странны, неустойчивы, иногда нелепы, но желания, влечения, но сердце — лучше, а это фундамент для всего.
А все-таки я рада быть его рабой, добровольной рабой; переносить от него все, все, только бы он был со мной, только б я глядела на него! Кажется, пусть бы он и другую любил, только бы при мне это было, чтоб и я тут подле была.. Экая низость...?