— Вы очень любите свою родину? – произнесла она робко.
— Это ещё не известно, — отвечал он. – Вот когда кто-нибудь из нас умрёт за неё, тогда можно будет сказать, что он её любил.
— Вы очень любите свою родину? – произнесла она робко.
— Это ещё не известно, — отвечал он. – Вот когда кто-нибудь из нас умрёт за неё, тогда можно будет сказать, что он её любил.
— Елена на днях застала меня, целующим руки у Зои!
— У Зои?
— Да, у Зои. Что прикажешь делать? У неё плечи так хороши.
— Плечи?
— Ну да, плечи, руки, не всё ли равно?
Она иногда сама себя не понимала, даже боялась самой себя. Все, что окружало ее, казалось ей не то бессмысленным, не то непонятным.
Как все русские дворяне, он в молодости учился музыке, и, как почти все русские дворяне, играл очень плохо; но он страстно любил музыку.
Случается, что человек, просыпаясь, с невольным испугом спрашивает себя: неужели мне уже тридцать... сорок... пятьдесят лет? Как это жизнь так скоро прошла? Как это смерть так близко надвинулась? Смерть как рыбак, который поймал рыбу в свою сеть и оставляет её на время в воде: рыба ещё плавает, но сеть на ней, и рыбак выхватит её — когда захочет.
... Чтобы сблизиться с человеком — нужно хоть однажды побеседовать с ним с глазу на глаз.
Меня больше всего поражает в муравьях, жуках и других господах насекомых их удивительная серьёзность; бегают взад и вперёд с такими важными физиономиями, точно и их жизнь что-то значит! Помилуйте, человек, царь созданья, существо высшее, на них взирает, а им и дела до него нет; ещё, пожалуй, иной комар сядет на нос царю создания и станет употреблять его себе в пищу. Это обидно. А с другой стороны, чем их жизнь хуже нашей жизни? И отчего же им не важничать, если мы позволяем себе важничать?
— Я хочу любить для себя; я хочу быть номером первым.
— Номером первым . А мне кажется, поставить себя номером вторым — всё назначение нашей жизни.
Какая ночь! серебристая, темная, молодая! Как хорошо теперь тем, кого любят! Как им весело не спать! Ты будешь спать, Андрей Петрович?