Две бортами сдвинутых трехтонки,
Плащ–палаток зыбкая волна,
А за ними струнный рокот тонкий,
Как преддверье сказочного сна.
На снегу весеннем полукругом
В полушубках, в шапках до бровей,
С автоматом, неразлучным другом,
Сотня ожидающих парней.
Вот выходят Азии слепящей
Гости в тюбетейках и парче,
С тонкой флейтой и домброй звенящей,
С длинною трубою на плече.
И в струистом облаке халата,
Как джейран, уже летит она...
Из шелков руки ее крылатой
Всходит бубен – черная луна.
А в Октябре на братский зов,
Накинув мой бушлат,
Ты шла с отрядом моряков
В голодный Петроград.
И там, у Зимнего дворца,
Сквозь пушек торжество,
Я не видал еще лица
Прекрасней твоего!
Я отдаю рукам твоим
Штурвал простого дня.
Простимся, милая!
С другим
Не позабудь меня.
Во имя правды до конца,
На вечные века
Вошли, как жизнь, как свет, в сердца
Слова с броневика.
В судьбу вплелась отныне нить
Сурового пути.
Мне не тебя, а жизнь любить!
Ты, легкая, прости...
Крепостной мечтатель на чужбине,
Отрицатель италийских нег,
Лишь о снежной думал он пустыне,
Зоркий мастер, русский человек.
И над дельтой невских вод холодных,
Там, где вьюги севера поют,
Словно храм, в дорических колоннах
Свой поставил Горный институт.
Этот строгий обнаженный портик
Каменных, взнесенных к небу струн
Стережет, трезубец, словно кортик,
Над Невою высящий Нептун.
И цветет суровая громада,
Стужею зажатая в тиски,
Как новорожденная Эллада
Над простором северной реки.
В грозный год, в тяжелый лед вмерзая,
Из орудий в снеговой пыли
Били здесь врага, не уставая,
Балтики советской корабли.
И дивилась в мутных вьюгах марта,
За раскатом слушая раскат,
Мужеством прославленная Спарта,
Как стоит, не дрогнув, Ленинград.
В призмах бинокля, дрожа, скользят
За кипятком прибоя
Щебень залива, дома и сад,
Мыса лицо тупое.
В грохоте тяжком, у черных скал,
На грозовом просторе
Поднят уже штормовой сигнал,
Дышит и ходит море...
Мне не спится. На Неве смятенье,
Медь волны и рваная заря.
Мне не спится — это наводненье,
Это грохот пушек, вой завода
И такая, как тогда, погода:
Двадцать пятый вечер октября.
Знаю, завтра толпы и знамена,
Ровный марш, взметающий сердца,
В песне — за колонною колонна...
Гордый день! Но, глядя в очи году,
Я хочу октябрьскую погоду
Провести сквозь песню до конца!
Распахнув сюртук свой, на рассвете
Он вдыхал все запахи земли.
Перед ним играли наши дети,
Липы торжествующе цвели.
Бабочки весенние порхали
Над его курчавой головой.
Светлая задумчивость печали
Шла к нему, и был он как живой.
Вот таким с собою унесли мы
И хранили в фронтовой семье
Образ нам родной, неповторимый,—
Юношу на бронзовой скамье.
И когда в дыму врага, в неволе
Задыхался мирный городок,
Ни один боец без тайной боли
Вспомнить об оставшемся не мог.
Под зеленым абажуром
Он всю ночь скрипел пером,
Но, скучая по Гонкурам,
Скоро бросил сад и дом,
И теперь острит в Париже
На премьере Opera.
Пыль легла на томик рыжий,
Недочитанный вчера...
Но приезд наш не случаен.
Пусть в полях еще мертво,
Дом уютен, и хозяин
Сдаст нам на зиму его.
В печке щелкают каштаны,
Под окошком снег густой...
Ах, пускай за нас романы
Пишет кто-нибудь другой!
«Запевай, приятель, песню, что ли!
Поглядишь — и душу бросит в дрожь.
Не могу привыкнуть я к неволе,
Режет глаз мне Каспий, словно нож.
Пой, дружок! В проклятой этой соли
Без души, без песни — пропадешь».
И казах звенящий поднял голос.
Он струился долгим серебром,
Он тянулся, словно тонкий волос,
Весь горящий солнцем. А потом
Сердце у домбры вдруг раскололось,
И широкострунный рухнул гром.
Пел он о верблюдах у колодца,
Облаках и ковыле степей,
О скоте, что на горах пасется,
Бедной юрте, девушке своей.
Пел о том, что и кумыс не льется,
Если ты изгнанник и кедей1.
«О царевна! Узких щек багрянец -
Как шиповник родины моей.
Сядь ко мне. Я только чужестранец,
Потерявший дом свой, Одиссей.
Грудь и плечи, тонкие такие,
Та же страстная судьба моя.
Погляди же, девушка, впервые
В ту страну, откуда родом я.
Там на виноградники Итаки
Смотрит беспокойная луна.
Белый дом мой обступили маки,
На пороге ждет меня жена.
Но, как встарь, неумолимы боги,
Долго мне скитаться суждено.
Отчего ж сейчас — на полдороге -
Сердцу стало дивно и темно?
Осень над парком тенистым… Ложится
Золото клёнов на воды пруда.
Кружатся листья… Умолкнули птицы...
В похолодевшее небо глядится
Астра, лучистая астра – звезда.
Астру с прямыми её лепестками
С древних времен называли “звездой”.
Так бы её вы назвали и сами.
В ней лепестки разбежались лучами
От сердцевинки совсем золотой.
Я думаю о том, что жадно было взято
От жизни и от книг,
О множестве вещей, любимых мной когда-то,
Вернувшихся на миг.
О лодке в камышах, о поплавке, стоящем
В разливе тишины,
Спокойствии озер и отблеске дрожащем
Всплывающей луны.
О крутизне дорог, и радости свиданий,
И горечи разлук,
О жажде все познать, тщете именований,
Замкнувших тесный круг.
Cлайд с цитатой