На вшивость нас не стоит проверять.
Заморский парень, ты не есть — Мессия.
Любезный, не Вьетнам мы, а Россия!
Подумай, с кем ты хочешь воевать?
Подумай, брат, не Босния, а Россия!
Подумай и не трогай нашу Мать!
На вшивость нас не стоит проверять.
Заморский парень, ты не есть — Мессия.
Любезный, не Вьетнам мы, а Россия!
Подумай, с кем ты хочешь воевать?
Подумай, брат, не Босния, а Россия!
Подумай и не трогай нашу Мать!
Не радуйтесь, мы не перевелись.
Нас много непревыкших есть от пуза.
Нам человечность прививала жизнь,
В палатах умиравшего союза.
Мы выжили, конечно же, не все.
Но выжившие — стали крепче стали.
Мы русские — трехкратно — обрусев,
из праха вашей совести восстали.
Нам стойкости у вас не занимать.
Вы видели уже, как мы воюем.
А если не хотите вспоминать,
Напомним и повторно расстолкуем.
Не трогайте Россию, господа.
Запомните: нас бьют, а мы крепчаем.
Услышьте нас, а если нет — тогда
Тогда мы за себя не отвечаем.
Мне Россия очень понравилась, особенно люди. Они у вас открытые, душевные и немножко ку-ку — как раз в моем стиле!
Когда лидер экономически слабой, но ядерной страны говорит, что «пойдет до конца», это означает, что он готов идти до ядерного конца человечества.
И что же, переменилось хоть на волос Европа в отношении к России? Да, она очень сочувствовала крестьянскому делу, пока надеялась, что оно ввергнет Россию в нескончаемые смуты; так же точно, Англия сочувствовала освобождению американских негров. Мы много видели с ее стороны любви и доброжелательства по случаю польских дел. Вешатели, кинжальщики и поджигатели становятся героями, коль скоро их гнусные поступки обращены против России. Защитники национальностей умолкают, коль скоро дело идет о защите русской народности, донельзя угнетаемой в западных губерниях, — так же точно, впрочем, как в деле босняков, болгар, сербов или черногорцев.
Для российского самосознания эрос никогда не стоял на главенствующем месте ( в отличие, скажем, от самосознания французского). И «эротика» в российской культуре не оставила сколько-нибудь заметного следа ( в отличие от той же французской культуры). Российское самосознание опьянено совершенно иным эросом — эросом установления-изменения общественных (и межличностных) иерархий, эросом «социальной справедливости».
Вольница — это всегда приятно. Вольница казацкая, вольница польская и пиратская, демократия новгородская или эллинская. Но вот только долго все эти вольницы не живут. Обязательно приходит злой и сильный дядька, который ставит свой сапог им на горло. России нужен кулак. Не тот, который её напугает, а тот, в который она сама сможет сжаться. В кулаке же каждый палец своё место имеет, и никакой свободы выбора ему давать нельзя. Тут и смерды, слабые, как мизинец. Тут и князья, что закалкой равны ударным костяшкам. В русском кулаке и купцам, и боярам своя роль отведена. Устроишь вольницу — развалится и кулак.
В крепости не то, что в свете, связи делаются скоро. Потребность сочувствия и утешительное развлечение сообщать друг другу свои затворнические мысли располагают узников к доверию и откровенности, чем нередко пользуются соглядатаи ко вреду их.
Россия может быть либо империей, либо демократией, но не тем и другим одновременно… Без Украины Россия перестаёт быть империей, с Украиной же, подкупленной, а затем и подчинённой, Россия автоматически превращается в империю.