Саша Барон Коэн

Хорошо помню переломный момент в моей жизни. Я сидел на пляже в Таиланде. Прошло четыре года после выпуска из университета, я только что побывал в Австралии на свадьбе брата. Сидел и думал: «Останусь, пожалуй, в Таиланде — здесь так классно живется на полтора фунта в день». Тут раздался звонок: агент сообщил, что требуется ведущий в одно вечернее шоу. Помню, ответил, что не уверен, хочу ли возвращаться. Меня отфутболивали столько раз, и я уже не верил, что игра стоит свеч.

Другие цитаты по теме

Новость о том, что правительство Казахстана подало на меня в суд, стала для меня неожиданностью. Я был уверен, что зритель поймет: речь идет о вымышленной, гиперболизированной стране, где сконцентрированы все предрассудки. Я выбрал Казахстан только потому, что никто никогда о нем не слышал. Почему бы не рассказать об абстрактном постсоветском захолустье? Я не высмеиваю Казахстан. Я высмеиваю людей, которые думают, что придуманная мной гротескная страна существует на самом деле. Где геи носят голубые береты, женщины сидят в клетках, все пьют лошадиную мочу и возраст согласия — девять лет.

Мне было тяжело выйти из роли Бората. Когда вы ведете себя как комедийный персонаж, на вас смотрят по‑другому и спрашивают с вас больше.

Я стал придумывать персонажей только для того, чтобы проходить в дорогие и закрытые заведения бесплатно. В Кембридже было модное местечко Cambridge Balls, в котором брали 120 фунтов за вход. Я пытался пройти сам и под видом музыкантов провести друзей. И удавалось. Веселье продолжилось, когда я переехал в Нью-Йорк. Мне было 23. Мы с друзьями проникали в клубы под видом вышибал или дилеров.

Я вырос в Индии. На дереве перед домом моей бабушки висела отрубленная голова цыпленка. Я как-то спросил: «Ба, зачем?» — «Чтобы отпугивать призраков». В тех краях было так принято.

Я рискую и предпочитаю говорить «да». Не хочу оказаться на смертном одре и думать, что не сделал чего-то из-за страха.

«Под сенью крон» — это фильм про мою жизнь. Моей матери, к примеру, он просто понравился. А отец сказал, что это шедевр.

Я ничего не делаю напоказ. В моих соцсетях если и появляется реакция на события, то только потому, что не появиться уже не может. Когда случилась беда с Серебренниковым, я об этом написала. Когда случилась беда с журналистом Голуновым, которому наркотики подкинули, я об этом написала. Можете называть это политическим жестом, можете называть это сердечной болью еврейской мамочки. Но чем отличается гражданская позиция от сердечной боли? Ничем.

Я не политик и даже не общественный деятель, не организатор каких-нибудь движений. Но гражданский протест готов поддержать, поскольку ситуацией в стране тоже не доволен. Тот протест, что был в 2011—2012 годах, не кто-то слил, он сам слился — возвратная форма. И никто его не поднимал — он сам поднялся. А недавно поднялась новая волна — так называемой школоты. И я не думаю, что ее поднял Навальный: его расследования дали повод выйти на улицы. А что такое настроение накопилось, причем у совсем юных, оказалось неожиданностью для всех.

Кому-то надо было встать во главе театра. Уверена, совмещать эту работу с репетициями и спектаклями нереально. Я и Олегу Ефремову говорила: чтобы стать главрежем, надо победить свое актерское сознание. Мне всегда казалось более важным искать новые пьесы, приглашать молодых режиссеров, давать роль ведущим артистам, чем играть самой.

Я никогда не представлял правительство Израиля с тех пор, как оставил государственную службу. В отношении отношений Израиля и Украины... На мой взгляд, моё правительство проявляет излишнюю терпимость к проявлениям антисемитизма и возрождению нацизма, к почитанию бывших нацистов на Украине. Это моя личная точка зрения. Но моё правительство иногда делает вещи, которые с моральной точки зрения — я их не принимаю, как, например, — непризнание геноцида армян. Моя страна это не признала, и Соединённые Штаты тоже. Я считаю — это аморально. Такие же элементы есть и в отношениях между Израилем и Украиной.