Сосед спросил с той неделикатною усмешкой, в которой так бесцеремонно и небрежно выражается иногда людское удовольствие при неудачах ближнего: «Зябко?»
Умный и ловкий человек он был бесспорно. Он, например, имел систему не выставляться, где надо — стушевываться, и его многие ценили именно за его простоту, именно за то, что он знал всегда свое место.
Генерал был «решительно жертвой своей неумеренной веры в благородство человечества, говоря вообще». Взяв успокоительную привычку подписывать заемные письма и векселя, он и возможности не предполагал их воздействия.
В голосе Гани слышалась уже та степень раздражения, в которой человек почти сам рад этому раздражению, предается ему без всякого удержу и чуть не с возрастающим наслаждением, до чего бы это ни довело.
Слыл он человеком с большими деньгами, с большими занятиями и с большими связями. В иных местах он сумел сделаться совершенно необходимым, между прочим и на своей службе. А между тем известно тоже было, что Иван Федорович Епанчин — человек без образования.
Он имел практику и опыт в житейских делах, и некоторые, очень замечательные способности, но он любил выставлять себя более исполнителем чужой идеи, чем со своим царем в голове, человеком «без лести преданным», и — куда нейдет век? — даже русским и сердечным.
Генерал имел манеры порядочные, был скромен, умел молчать, и в то же время не давать наступать себе на ногу, и не по одному своему генеральству, а и как честный и благородный человек. Важнее всего было то, что он был человек с сильной протекцией.
Поминутно жалуются, что у нас нет людей практических; что политических людей, например, много; генералов также много; разных управляющих, сколько бы ни понадобилось, сейчас можно найти каких угодно, — а практических людей нет.
Что могла сделать сила страсти, то могло быть, наконец, побеждено чувством обязанности, ощущением долга, чина и значения, и вообще уважением к себе.
Cлайд с цитатой