Мы будем петь для самих себя, одни, мы будем петь, пока не умрем от удовольствия…
До этого в глубине ее глаз я всегда видел ее своей мертвой женой; теперь я впервые увидел в ней живую жену.
Мы будем петь для самих себя, одни, мы будем петь, пока не умрем от удовольствия…
До этого в глубине ее глаз я всегда видел ее своей мертвой женой; теперь я впервые увидел в ней живую жену.
— Очень трудно заставить любить себя в могиле, — сказала я.
— Приходится довольствоваться тем, что можешь получить.
Где была ваша душа, Карлотта, когда вы танцевали в пользующейся дурной репутацией таверне в Барселоне? Где была она позже, в Париже, когда вы пели непристойные, циничные песенки в сомнительных мюзик-холлах? Где была ваша душа, когда перед мастерами, собравшимися в доме одного из ваших любовников, вы извлекали музыку из своего послушного инструмента, замечательного своей способностью петь о возвышенной любви или низком разврате с одинаковым равнодушным совершенством? Карлотта, если у вас когда-то душа и была, а затем вы потеряли ее, у вас была возможность обрести ее, становясь Джульеттой, Эльвирой, Офелией и Маргаритой, ибо другие поднимались из больших глубин, чем вы, и очищались благодаря искусству.
Человеческое существо не может петь так, как вы пели в тот вечер, если не произошло какое-то чудо, если в это не вовлечены каким-то образом небеса.
Мы должны думать только о себе в этой жизни, о нашей собственной смерти. Все остальное — неважно.
Да, живую, я поцеловал ее живую, и она была так прекрасна и безжизненна, как мертвая.