Я так привязан к жизни, к суете.
Мистерия воскресного обеда
милее горних сфер и благодати их.
Я так привязан к жизни, к суете.
Мистерия воскресного обеда
милее горних сфер и благодати их.
Словами можно сказать основное,
обозначить сюжета перипетии,
в конце отправить на смерть героя,
в начале встретить его в трактире.
Но что восстанет из книжных строк,
худая тень или Божественный восторг?
Целое зеркало отражает лишь половину Вселенной;
разбитое сердце порою способно
вместить в себя целый мир.
Счастье не уходит, а поворачивается боком,
чтобы лучше был виден профиль
его самого, старающегося как лучше;
а человек ходит по комнате, глядит из окон,
греет остывший турецкий кофе
как бы ни для кого, а на всякий случай.
Я не пишу на заданную тему,
в размер и в рифму влиться не спешу.
Я никогда не сочиню поэмы,
на страуса верхом не сяду эму,
и гору ни за что не сокрушу.
Великий свет ослепляет.
Великая тьма не отбрасывает тени.
Великий художник умеет забывать про цвета.
Великая стена не думает о своих кирпичах.
Зима. Холод сковал море льдом.
Холоднокровные рыбы мерзнут где-то на дне,
но не завидуют людям в шубах и шапках.
Пустому дню не ведомы сомненья;
подстрочник жизни — он не стал стихом;
привычными обетами влеком,
я проводил его без сожаленья.
Зима торжествует себя в январе
уверенной стужей, серьезными лицами
людей, проводивших ушедший год,
стершейся памятью о листве и траве,
вьюгой, опасностью простудиться,
необходимостью кушать алтайский мед.
Натура моя чересчур многогранна,
наносит хозяину множество ран она.
Было бы правильно этой натуре
пожить в попросторнее выбранной шкуре.