До кончины губы милой
Я хотел бы целовать.
Чтоб все время в синих дремах,
Не стыдясь и не тая,
В нежном шелесте черемух
Раздавалось: «Я твоя».
До кончины губы милой
Я хотел бы целовать.
Чтоб все время в синих дремах,
Не стыдясь и не тая,
В нежном шелесте черемух
Раздавалось: «Я твоя».
Поцелуй названья не имеет,
Поцелуй — не надпись на гробах.
Красной розой поцелуи веют,
Лепестками тая на губах.
Никогда я не был на Босфоре,
Ты меня не спрашивай о нем.
Я в твоих глаза увидел море,
Полыхающее голубым огнём.
Когда целуешь женщину не наклоняясь, это приятно щекочет нервы, может быть потому, что так целуются в постели — там все одного роста.
Она обнимала его, пытаясь прильнуть губами к его губам. Но он положил ей на губы пальцы и, мягко оттолкнув, сказал:
— Я целуюсь только с женщинами, которых люблю.
— А меня ты не любишь?
— Нет.
— А кого ты любишь?
— Это тебя не касается. Раздевайся.
Ах, метель такая, просто чёрт возьми!
Забивает крышу белыми гвоздьми.
Только мне не страшно, и в моей судьбе
Непутёвым сердцем я прибит к тебе.
Голубая кофта. Синие глаза.
Никакой я правды милой не сказал.
Милая спросила: «Крутит ли метель?
Затопить бы печку, постелить постель».
Я ответил милой: «Нынче с высоты
Кто-то осыпает белые цветы.
Затопи ты печку, постели постель,
У меня на сердце без тебя метель».
Зейн подвинулся ближе к Телли, протянул руку и нежно дотронулся кончиками пальцев до ссадины на лбу, покрытой заживляющим спреем. Широко раскрыв золотые глаза, он проговорил:
— Я так рад, что ты вернулась.
Телли улыбнулась и провела рукой по тыльной стороне его ладони.
— Я тоже.
Пальца Зейна скользнули в её волосы, он бережно притянул её к себе. Телли закрыла глаза. Его губы прижались к её губам, она прикоснулась рукой к гладкой, безупречной коже его щеки...
Сердце Телли снова забилось учащенно. Она разжала губы, а её мысли отчаянно метались. Мир вокруг снова закружился, только теперь это было здорово, и вовсе не хотелось, чтобы он остановился...