Как-то одна девочка показала мне свои трусики, и, помнится, я счёл их упругость и расцветку непривлекательными.
Мама была помешана на кисленьких ягодках и могла обобрать куст крыжовника быстрее, чем пастор раздевает мальчишку-хориста.
Как-то одна девочка показала мне свои трусики, и, помнится, я счёл их упругость и расцветку непривлекательными.
Мама была помешана на кисленьких ягодках и могла обобрать куст крыжовника быстрее, чем пастор раздевает мальчишку-хориста.
Обыкновение занимать агрессивно-оборонительную позицию в отношении тех качеств, которые кто-то мог счесть слабостью, стало одной из отличительнейших черт моего характера.
Обострённое самосознание, отстранённость, неспособность присоединиться к кому бы то ни было, физическая стеснительность и неприязнь к себе — всё это вовсе не плохо. Эти бесы были также и моими ангелами. Без них я никогда не попытался бы укрыться в языке, в литературе, в игре ума, в смехе — во всех этих сумасшедших глубинах, разорвавших меня на части и собравших снова.
— Только не надо мне ум свой показывать, мальчик.
— Очень хорошо, сэр. Вам какую глупость лучше показать, сэр? Полную или вполне достаточную?
Это ложь ради лжи, а вовсе не ради достижения какой-то дурацкой цели. Ложь настоящая.
Палки и камни могли бы, конечно, сокрушить мои кости, однако наибольшую боль мне доставляли слова. Кости срастаются, да еще и крепче становятся ровно в том месте, в котором срослись; раны душевные гноятся и ноют десятилетиями, открываясь от тишайшего шепота.
Большая часть бед нашего глупого и упоительного мира проистекает из того, что мы то и дело извиняемся за то, за что извиняться ничуть не следует, а вот за то, за что следует, извиняться считаем не обязательным.
Я могу время от времени произносить длинные и умные слова, говорить слишком быстро, вставлять в разговор имена, показывающие мой высокий культурный уровень, — в общем, выламываться, изображая этакого мэтра, но если это создает впечатление, будто мне нравятся манеры подобного пошиба в других, так я уж лучше буду лопотать до конца моей жизни какое-нибудь «биббли-буббли-ваббли-снибли бу-бу нафиг», читать исключительно Джорджет Хейер, смотреть только Санта-Барбару, играть в бильярд, нюхать кокаин, надираться до поросячьего визга и никаких слов длиннее, чем «мудак» и «хер», не произносить.
Быть может, я и вправду обладал храбростью определённого толка. Чтобы обманывать, врать, изворачиваться и грешить, тоже требуется храбрость. И даже большая, чем та, с которой касаешься проволоки с током.