Есть нечто в музыке, не поддающееся записи. Жизнь нельзя записать, сердце нельзя записать... Момент творения неуловим по своей сути...
Из наслаждений жизни
Одной любви музыка уступает,
Но и любовь — мелодия...
Есть нечто в музыке, не поддающееся записи. Жизнь нельзя записать, сердце нельзя записать... Момент творения неуловим по своей сути...
Из наслаждений жизни
Одной любви музыка уступает,
Но и любовь — мелодия...
Все эти люди были частью моей жизни, струнами, натянутыми на раму по имени Утред, и влияли друг на друга, и все вместе исполняли музыку моей жизни
– Отлично, господин Пабло. Но, кроме чувственной, есть еще и духовная музыка. Кроме той музыки, которую играют в данный момент, есть еще и бессмертная музыка, которая продолжает жить, даже если ее и не играют в данный момент. Можно лежать в одиночестве у себя в постели и мысленно повторять какую-нибудь мелодию из «Волшебной флейты» или из «Страстей по Матфею», и тогда музыка состоится без всякого прикосновенья к флейте или скрипке.
– Конечно, господин Галлер. И «Томление», и «Валенсию» тоже каждую ночь молча воспроизводит множество одиноких мечтателей. Самая бедная машинисточка вспоминает у себя в конторе последний уанстеп и отстукивает на своих клавишах его такт. Вы правы, пускай у всех этих одиноких людей будет своя немая музыка, «Томление» ли, «Волшебная флейта» или «Валенсия»! Но откуда же берут эти люди свою одинокую, немую музыку? Они получают ее у нас, у музыкантов, сначала ее нужно сыграть и услышать, сначала она должна войти в кровь, а потом уже можно думать и мечтать о ней дома, в своей каморке.
Жизнь — как музыкальная импровизация: ты не знаешь, какой будет следующая песня или мелодия, ты живешь в той композиции, которая звучит в данный момент!
Легкая жизнь бывает после: HARD работы, HARD секса, HARD рока.
Жизнь вообще многовариантна и многослойна, как фуга Баха. Надо только услышать главную партию, побочную партию и уметь отделить одну от другой.
Сердце бьется быстро очень,
Сил бежать осталось мало,
С каждым вздохом сердце стало,
Слышать ветра дуновение.
Шаг, еще, упасть на землю,
Притвориться мертвым телом,
Плоть свою укрою грязью,
Чтобы жизнь спасти устало.
Но, вот пришел и тот зверек,
Мохнатый, адский гончий дня
И шорох мой его привлек,
Закрыл глаза от страха я.
Прошел ли день, понять нельзя.
Кругом кромешный мрак ночной,
И запах, мертвечины яд,
Питает страшный гневный вой.
— Ты любишь музыку?
— А тебе нравится дышать?
Вера Иосифовна читала о том, как молодая, красивая графиня устраивала у себя в деревне школы, больницы, библиотеки и как она полюбила странствующего художника, — читала о том, чего никогда не бывает в жизни, и всё-таки слушать было приятно, удобно, и в голову шли все такие хорошие, покойные мысли, не хотелось вставать. Когда Вера Иосифовна закрыла свою тетрадь, то минут пять молчали и слушали «Лучинушку», которую пел хор, и эта песня передавала то, чего не было в романе и что бывает в жизни.
Что жизнь? Музыкальная пьеса,
Соната ли, фуга иль месса,
Сюита, ноктюрн или скерцо?
Тут ритмы диктуются сердцем.
Пиликает, тренькает, шпарит,
Бренчит иль бывает в ударе.
Играется без остановки.
Меняются лишь оркестровки.