Михаил Салтыков-Щедрин. Господа Головлевы

Другие цитаты по теме

Во Франции лицемерие вырабатывается воспитанием, составляет, так сказать, принадлежность «хороших манер» и почти всегда имеет яркую политическую или социальную окраску. Есть лицемеры религии, лицемеры общественных основ, собственности, семейства, государственности, а в последнее время народились даже лицемеры «порядка». Ежели этого рода лицемерие и нельзя назвать убеждением, то, во всяком случае, это – знамя, кругом которого собираются люди, которые находят расчет полицемерить именно тем, а не иным способом. Они лицемерят сознательно, в смысле своего знамени, то есть и сами знают, что они лицемеры, да, сверх того, знают, что это и другим небезызвестно. В понятиях француза-буржуа вселенная есть не что иное, как обширная сцена, где дается бесконечное театральное представление, в котором один лицемер подает реплику другому. Лицемерие, это – приглашение к приличию, к декоруму, к красивой внешней обстановке, и что всего важнее, лицемерие – это узда. Не для тех, конечно, которые лицемерят, плавая в высотах общественных эмпиреев, а для тех, которые нелицемерно кишат на дне общественного котла...

Тело-то мы, маменька, микстурками да припарочками подправить можем, а для души лекарства поосновательнее нужны.

И старость, и немощи, и беспомощность положения – все, казалось, призывало ее к смерти, как к единственному примиряющему исходу, но в то же время замешивалось и прошлое с его властностью, довольством и простором, и воспоминания этого прошлого так и впивались в нее, так и притягивали ее к земле. «Умереть бы!» – мелькало в ее голове, а через мгновенье то же слово сменялось другим: «Пожить бы!».

Словно живой, метался перед ним этот паскудный образ, а в ушах раздавалось слезно-лицемерное пустословие Иудушки, пустословие, в котором звучала какая-то сухая, почти отвлеченная злоба ко всему живому, не подчиняющемуся кодексу, созданному преданием лицемерия.

Птицам ум не нужен… потому что у них соблазнов нет.

Позабыть глубоко, безвозвратно, окунуться в волну забвения до того, чтоб и выкарабкаться из неё было нельзя...

Прожита жизнь. Я не помню счастливого дня.

Нет ничего, кроме бед, у тебя, у меня.

Что будет завтра, не знаю. Сегодняшний день

празднуй, довольствуясь малым, смиренье храня.

Смерть приготовила стрелы в колчане своем,

цели для них выбирает в молчанье глухом.

Мы — обреченные. Нет избавленья от стрел.

Зря суетимся, напрасно по свету снуем.

Завтра, быть может, в Ничто откочую, мой друг.

Так для чего ж на верблюда наваливать вьюк?

Стоит ли деньги копить, выбиваясь из сил,

стоит ли гнуться под грузом позора и мук?

Те, для кого надрывался без устали я, -

кто они? Дети и внуки, родные, семья.

В землю отца положили — и дело с концом.

Что им, беспечным, печаль и забота моя?

Все, что для них накопил ты за множество лет,

то ли на пользу пойдет, то ли будет во вред -

ты не узнаешь. Так празднуй сегодняшний день.

Время уйдет, и назад не вернешь его, нет.

Правит всевышний мирами по воле своей.

Смертный, смиряйся. Избегнешь ли доли своей?

Бог наделяет удачей одних дураков,

а мудрецы изнывают в юдоли скорбей.

Думаю, однако ж, что если лицемерие может внушить негодование и страх, то беспредметное лганье способно возбудить докуку и омерзение. А потому самое лучшее – это, оставив в стороне вопрос о преимуществах лицемерия сознательного перед бессознательным или наоборот, запереться и от лицемеров, и от лгунов.

Как ни ничтожны такие пустяки, но из них постепенно созидается целая фантастическая действительность, которая втягивает в себя всего человека и совершенно парализует его деятельность.

Никогда не приходило Арине Петровне на мысль, что может наступить минута, когда она будет представлять собой «лишний рот», – и вот эта минута подкралась и подкралась именно в такую пору, когда она в первый раз в жизни практически убедилась, что нравственные и физические ее силы подорваны. Такие минуты всегда приходят внезапно; хотя человек, быть может, уж давно надломлен, но все-таки еще перемогается и стоит, – и вдруг откуда-то сбоку наносится последний удар. Подстеречь этот удар, сознать его приближение очень трудно; приходится просто и безмолвно покориться ему, ибо это тот самый удар, который недавнего бодрого человека мгновенно и безапелляционно превращает в развалину.