Господи, дай мне душевный покой,
Чтобы принимать то, чего я не могу изменить,
Мужество — изменять то, что могу,
И мудрость — всегда отличать одно от другого.
Господи, дай мне душевный покой,
Чтобы принимать то, чего я не могу изменить,
Мужество — изменять то, что могу,
И мудрость — всегда отличать одно от другого.
Никто не может быть великим мыслителем, если он, как мыслитель, не ставит себе прежде всего в обязанность следовать своему разуму, к каким бы выводам он его ни привёл.
— В нем есть мудрость. Но в иных вопросах он, как и ты, может положиться только на слово против слова. Наше слово против их слова. И там, где тебе приходит в голову одно возражение, ему приходит в голову десять. Но он сам же и опровергает их. То, что он пережил, убеждает его в его — и нашей — правоте. Но эта Книга, по его словам, обладает каким-то очарованием, заставляющим чувственно переживать другое. А лорд Берен привык доверять своим чувствам, привык к тому, что чувственный опыт согласован с разумом. Но при чтении этой книги разум говорит ему одно, а чувства — другое...
— А, понял, — сказал Гили. — Это все равно что глазами видеть грушу, откусить кусок, и на вкус почувствовать орех.
Даруют мудрость тому, кто ее желает, а тот, кто приобрел разум, уже приобрел много благ.
Боже, дай мне мужества изменить то, что я могу и должен изменить, смирения, чтобы принять то, что изменить нельзя, и мудрости, чтобы отличить одно от другого.
— Могут ли быть у души предки? — задала я философский вопрос.
— Конечно, — невозмутимо ответил Чиу. — Народная змеиная мудрость гласит: если что-то есть в этом бренном мире, значит, обязательно есть и яйцо, из которого оно вылупилось. А раз есть яйцо — есть и тот, кто его снес.
А кто сказал, что молиться надо, чтобы получить милость? Может быть, молиться надо, чтобы открыть дверь и остаться на пороге? Ты не думаешь?» — «Мне не хотелось бы остаться ни с чем…» — «Молитва никогда не остается без вознаграждения. Каждая несет в себе собственную награду. Ты обогащаешься в ту минуту, когда молишься, а не потом».
Человек всегда останется человеком, и та крупица разума, которой он, может быть, обладает, почти или вовсе не имеет значения, когда свирепствует страсть и ему становится тесно в рамках человеческой природы.