«Курение – причина импотенции» – бросается в глаза надпись на пачке. Действенней было бы написать, что импотенция – причина курения. Ни один из нас в таком случае никогда бы не закурил на людях.
– Почему у вас нет собаки? Не хотите какую-нибудь болонку завести? Это сейчас так модно!
– Мне не везёт с суками, – цежу сквозь зубы.
Как же так вышло, зайки мои, что кто-то ловко перевел рельсы и отправил наши поезда по разным путям? Как раз лет двадцать назад. Одинаковые советские дети, которые одинаково не любили совок, слушали одно и то же «Кино», ходили в один и тот же первый «Макдоналдс», потом радостно приветствовали 1991-й, потому что к тому моменту нам всем это уже одинаково осточертело. И все мы одинаково мечтали о том, что то, куда мы все сейчас идем, будет совершенно другим. Но оказалось, что как раз это «одинаковое другое» мы представляли слишком по-разному.
И вроде бы тот отъезжающий в новый мир состав целиком состоял из нас, таких обалденных и целеустремленных, а сегодня мы случайно встретились на полустанке, и в моем вагоне редкие запоздалые пассажиры, а вас там битком, целый состав. Идет мимо, монотонно грохочет, и в нем опять поет Алла Пугачева, там опять жрут пельмени «крестьянские», пахнет елочкой и играет блатнячок…
Такая концентрация аромата бывает в туалетах азиатских гостиниц и ванных комнатах, где подростки курят тайком от родителей.
Вообще мужчины, на разных этапах своей жизни, движимы мелкими желаниями. Чтобы стоял хотя бы до пятидесяти, чтобы ничего не делать, а бабки были. Чтобы вымутить что-то нужное, а заплатить меньше других или вообще ничего не платить. Чтобы любили, чтобы жрать, а живот не рос, чтобы были друзья, с которыми потрещать. Чтобы смотреться в зеркало и говорить: «А я еще ничего». Чтобы выигрывать в мелких интригах, чтобы получать от жизни значительные дисконты, когда приносят счет на оплату выкраденных у нее часов наркотического, алкогольного или сексуального кайфа. Чтобы карьера какая-то, машину там поменять или квартиру.
При этом каждый из нас на вопрос: «Хотите ли вы остаться в истории?» – улыбнется, потому что твердо знает, что на самом деле хочет на майские свалить на море.
Но каким-то удивительным образом бесконечность этой мышиной возни одних оставляет в истории, а других повергает на дно постыдного мещанского болота.
Одни получаются героями нашего времени, а другим ипотеку под хороший процент дают. И совмещать это никогда не получается. При этом первые известны, а вторые счастливы.
Они жили рядом. Социология называла их «хипстерами», а я – «электрическими людьми».
Каждый день в районе часа дня они приходили в бар к Максу, заказывали кофе и доставали ноутбуки. Часов до двух, с напряженными лицами, они всматривались в мониторы и лихорадочно стучали по клавиатуре. Потом ноутбук откладывался в сторону и с теми же лицами и той же избыточной энергетикой они принимались отбивать по экранам своих айфонов. Странно, но они по ним никогда не говорили. Только переписывались.
После двух парковка перед баром заполнялась велосипедами и скутерами, владельцы которых подсаживались за столы к таким же, как они, «электрическим людям». Пришедшие с умным видом изучали меню, которое видели ежедневно, раздумывали минут десять, чтобы заказать всегда один и тот же набор – органический бургер и клюквенный морс.
Перед тем как начать беседу «электрические» непременно фотографировали: еду, друг друга или друг друга на фоне еды.
Подглядев в мониторы, я нашел пару-тройку блогов «электрических». В БИО все они значились дизайнерами, фешионистами, урбанистами и даже арт-объектами. Фото, относящиеся к их профессиональной деятельности, найти было сложно. В основном альбомы состояли из снимков друга друга вперемешку с едой, домашними животными и ногами, обутыми в вычурные кроссовки.
Если труд сделал из обезьяны человека, то его отсутствие превращает человека в микроблогера.
Такая концентрация аромата бывает в туалетах азиатских гостиниц и ванных комнатах, где подростки курят тайком от родителей.
Это были интересные ощущения. Я оказался среди людей, с которыми раньше никогда не пересекался, не слышал их разговоров, не чувствовал их запахов, не бывал в местах их обитания. Это был мир «домохозяек среднего возраста», которые, как я думал, живут только в рейтинге Гэллапа. Мир гастарбайтеров, кавказских водителей маршруток, помятых отцов семейств и прочих душных людей.
Еще в нем были студенты-недохипстеры с вечно красными веками, «красаучики», дагестанские стрижки под Мирей Матье (кстати, они называются «москвичка») и собственно «москвички» – вызывающе одетые провинциалки и хабалистые педовки.
Здесь на стенах вагонов рекламировали неизвестные мне бренды и магазины, читали книги, названий и авторов которых я никогда не слышал (изредка на глаза попадались мои, чего уж там).
Здесь листали журналы, которые, как я думал, закрылись еще в конце девяностых, обсуждали детали вчерашнего «Пусть говорят», негодовали по поводу «обуревших, сука, америкосов» так, будто эти америкосы «обурели» прямо у них в подъезде.
Здесь даже самые молодые люди шутили шутками своих родителей. Но никто никогда не улыбался в ответ. Здесь вообще никто не улыбался.
Чужая повседневность имела вечно озабоченное, недовольное лицо. Кромешное РАО «Роспечаль», под стать моему состоянию.
В общем, эта Москва оказалась незнакомым мне городом. Я не знал ее правил, порядков и привычек. Я не был знаком с ее жителями. Я чувствовал лишь запах. Столица пахла потом, типографской краской газет, которые пачкают руки, и одеколоном Paco Rabanne.
В голове каскадом воспоминания всех моментов дешевой бравады. От сказанной лет в семнадцать фразы: «Я готов обменять все отпущенное мне время на двадцать четыре года Кобейна», – до высокопарной ереси в интервью вроде: «Все мои герои мертвы – о чем-то это да говорит». Или недавнее: «Все бездарности отчаянно хотят жить долго и счастливо, а у гениев на мысли о смерти просто нет времени». Кажется, будто с каждым таким пассажем судьба сначала ухмылялась, списывая все на юношеский максимализм, потом прищуривалась, читая эти интервью или следя за ночными загулами, алкоголем, наркотой и прочим дерьмом, а однажды просто махнула рукой.
Cлайд с цитатой