Я вообще питаю слабость к похоронам. Тут люди предстают в своем лучшем виде — серьезные, собранные и преисполеннные оптимизма по части собственного бессмертия.
Люди готовы завидовать даже красивым похоронам.
Я вообще питаю слабость к похоронам. Тут люди предстают в своем лучшем виде — серьезные, собранные и преисполеннные оптимизма по части собственного бессмертия.
Я очень люблю похороны. Это же очевидно. Живые люди оскорбляют, предают и калечат друг друга. Но на похоронах все былые неурядицы сразу блекнут. Ты вспоминаешь всё хорошее, что у вас было с этим человеком. Так ведь?
Беседа с ней напоминала американский еженедельник, где надо перескочить со страницы двадцатой на страницу девяносто восьмую, чтобы отыскать продолжение. И чего только вы не увидите в середине: статьи о детской преступности, новейшие рецепты приготовления коктейлей, интимная жизнь кинозвезды и еще одна повесть, ничего общего не имеющая с той, что так неожиданно оборвалась.
Нет, пока человек умирает, его могут любить, ненавидеть, оплакивать, но стоит ему умереть, и он превращается в главное украшение официального общественного празднества, исполненного всяческих сложных формальностей.
Интересы наши все же различались – плетение кружев и выращивание георгинов не имеют ничего общего, если только не считать и то, и другое занятием довольно одиноких людей.
Волны монотонно набегали на берег и отступали, будто кто-то стелил постель и все никак не мог положить как следует простыню.
– Тетя Августа, я так рад, что мы с вами встретились. Вы ведь теперь моя единственная близкая родственница.
– Как сказать, еще неизвестно – у твоего отца бывали периоды повышенной активности.
Жизнь переносима, когда страдает только один. Нетрудно привыкнуть к собственным страданиям, но невозможно выносить страдания другого.
– Я в жизни не затевала ничего незаконного, – сказала тетушка. – Как можно что-то затевать, когда я никогда не читала законов и не имею о них понятия?