— Мне так жаль, что ты наглоталась выхлопных газов Лоретты.
— Ничего. Всякое бывает.
— Что ж я рада, что не все в этой семье во всех бедах обвиняют ни в чем неповинную малышку.
— Да. конечно. Чудесная машинка. [Рути уходит]. Гадский тарантас.
— Мне так жаль, что ты наглоталась выхлопных газов Лоретты.
— Ничего. Всякое бывает.
— Что ж я рада, что не все в этой семье во всех бедах обвиняют ни в чем неповинную малышку.
— Да. конечно. Чудесная машинка. [Рути уходит]. Гадский тарантас.
— Сейчас в прессе только о тебе и говорят. Но скоро все утихнет. Уж поверь мне.
— По поводу тебя уже утихло? Нет еще.
— Ну каких-то сорок лет.
Я... не могу сказать, но если бы я вам сказала, вы бы — не может быть, а я — может, а вы — да как, а я — да вот так.
— Ты в порядке?
— Кричу на картинки. По-твоему это нормально?
— В этой семье ничего не бывает нормально очень давно.
— Знаешь, чем ближе совершеннолетие, тем ты бесполезнее.
— Пока ты носишь эту парнеотталкивающую толстовку, что я купил, можешь обзываться как угодно.
Я написала песню... О девочке одиннадцати лет, которая хотела стать рок-звездой. Но ей также хотелось жить нормальной жизнью, и она придумала себе некий образ. И все было прекрасно какое-то время, но ей уже 17, и жизнь все сложнее, и она не желает больше притворяться. Ее зовут Майли Стюарт.
Будь осторожнее, а то я отвечу тебе так, что ты вообще не поймешь, где там точки, запятые и другие закорючки.
— Вот попросишь еще у меня тачку в Стэнфорде.
— И что? Что ты сделаешь? Спрячешь ее в толстовке?
Он не окажется на высоте, даже если его связать по рукам и ногам и поднять туда на лифте.