— Чувство, дядюшка, просится наружу, требует порыва, излияния...
— У меня не просится и не требует, да если б и просилось, так я бы воздержался — и тебе тоже советую.
— Зачем же?
— А затем, чтоб после, когда рассмотришь поближе человека, которого обнял, не краснеть за свои объятия.
— Тебе жениться!
— А что же?
— В твои лета!
— Мне двадцать три года.
— Пора! В эти лета женятся только мужики, когда им нужна работница в доме.
— С кем вы жили всю жизнь, с кем имели дела, кого любили, если у вас такие черные подозрения?..
— Жил с людьми, любил женщину.
— Вы, дядюшка, удивительный человек! для вас не существует постоянства, нет святости обещаний... Жизнь так хороша, так полна прелести, неги: она как гладкое, прекрасное озеро...
— На котором растут желтые цветы, что ли? — перебил дядя.
— Как озеро, — продолжал Александр, — она полна чего-то таинственного, заманчивого, скрывающего в себе так много...
— Тины, любезный.
— Зачем же вы, дядюшка, черпаете тину, зачем так разрушаете и уничтожаете все радости, надежды, блага... смотрите с черной стороны?
— Я смотрю с настоящей — и тебе тоже советую.
— Вы — женитесь!
— Что ж тут удивительного? — спросил Пётр Иваныч.
— Как что? Женитесь — и ни слова мне!
— Извини, я забыл попросить у тебя позволения.
— А слава, слава? вот истинная награда певца...
— Она устала нянчиться с певцами: слишком много претендентов. Это прежде, бывало, слава, как женщина, ухаживала за всяким, а теперь, замечаешь ли? ее как будто нет совсем, или она спряталась — да! Есть известность, а славы что-то не слыхать, или она придумала другой способ проявляться.
– ... чтоб быть счастливым с женщиной, то есть не по-твоему, как сумасшедшие, а разумно, – надо много условий... надо уметь образовать из девушки женщину по обдуманному плану, по методе, если хочешь, чтоб она поняла и исполнила своё назначение. Надо очертить её магическим кругом, не очень тесно, чтоб она не заметила границ и не переступила их, хитро овладеть не только её сердцем – это что! это скользкое и непрочное обладание, а умом, волей, подчинить её вкус и нрав своему, чтоб она смотрела на вещи через тебя, думала твоим умом...
– То есть сделать её куклой или безмолвной рабой мужа! – перебил Александр.
– Зачем? Устрой так, чтоб она не изменила ни в чём женского характера и достоинства. Предоставь ей свободу действий в её сфере, но пусть за каждым её движением, вздохом, поступком наблюдает твой проницательный ум, чтоб каждое мгновенное волнение, вспышка, зародыш чувства всегда и всюду встречали снаружи равнодушный, но недремлющий глаз мужа. Учреди постоянный контроль без всякой тирании… да искусно, незаметно от неё и веди её желаемым путём... Тогда, – продолжал он, – муж может спать покойно, когда жена и не подле него, или сидеть беззаботно в кабинете, когда она спит...
... В это время дверь в кабинет начала потихоньку отворяться, но никто не показывался.
– А жена должна, – заговорил женский голос из коридора, – не показывать вида, что понимает великую школу мужа, и завести маленькую свою, но не болтать о ней за бутылкой вина...
— Сердце – преглубокий колодезь: долго не дощупаешься дна. Оно любит до старости…
— Нет, сердце любит однажды…
— И ты повторяешь слышанное от других! Сердце любит до тех пор, пока не истратит своих сил. Оно живёт своею жизнию и так же, как и всё в человеке, имеет свою молодость и старость. Не удалась одна любовь, оно только замирает, молчит до другой; в другой помешали, разлучили – способность любить опять останется неупотребленной до третьего, до четвёртого раза, до тех пор, пока, наконец, сердце не положит всех сил своих в одной какой-нибудь счастливой встрече, где ничто не мешает, а потом медленно и постепенно охладеет. Иным любовь удалась с первого раза, вот они и кричат, что можно любить только однажды. Пока человек не стар, здоров…
— И я, может быть, женюсь! — сказал Александр на ухо дяде.
— Закрой клапан, Александр!
Счастье соткано из иллюзий, надежд, доверчивости к людям, уверенности в самом себе, потом из любви, дружбы…
Cлайд с цитатой